Тринадцатое дитя. Эрин А. Крейг

спорить с богом?

      – Да, крестный, – сказала я, но не сдвинулась с места. Я ждала, что он выйдет во двор первым. При всей браваде, бурлящей у меня в крови, я не смогла бы сделать первый шаг, не смогла бы протиснуться мимо него, в пугающей близости от его плаща цвета безлунной ночи, от его тонкой, странно вытянутой фигуры.

      Кажется, он уловил мою нерешительность и вышел из сарая, на мгновение заполнив собой узкий дверной проем, загородив солнечный свет. Будто вызвав маленькое затмение.

      Только тогда я вспомнила о маме. Она была жутко бледной, ее лицо отливало болезненной желтизной, на лбу блестели бисеринки пота.

      – Мама, с тобой все в порядке? – спросила я, чувствуя, как меня разрывает на части. Мне хотелось подойти к ней, положить руку на лоб, убедиться, что с ней все в порядке – хотя и было очевидно, что ей очень плохо, – но ноги сами понесли меня к выходу.

      – Я… – Ее щеки надулись, будто ее сейчас стошнит, и я задумалась, сколько виски она выпила за это утро.

      – Хейзел?

      Неуверенность в голосе крестного подстегнула меня.

      – Пойдем, мама, – позвала я и выскользнула наружу вслед за богом Устрашающего Конца.

      Он стоял во дворе. Черное пятно на фоне белого белья, развешанного на веревке. Большой плащ полностью скрывал его фигуру, но мне показалось, что его плечи сгорблены, словно он ждал от меня резких слов или даже удара. Между нами повисло неловкое, тягостное молчание, а потом его глаза – странные, красные с серебром – засияли. Он вспомнил, что у него для меня кое-что есть.

      – Твой подарок, – сказал он, будто напоминая не только мне, но и себе.

      Он запустил руку за пазуху и достал крошечную шкатулку, обтянутую бархатом нежно-сиреневого цвета, самого красивого оттенка на свете. Как легкий туман над лавандовым полем в пасмурное весеннее утро, когда земля наконец прогрелась и в воздухе пахнет сладостью и свежестью.

      – Я… я не знал, что́ тебе нравится, – почти виновато проговорил он. – Но подумал, что такого у тебя точно нет.

      Я открыла шкатулку. Сокровище, спрятанное внутри, заискрилось в лучах солнца, и я не смогла сдержать радостного крика.

      – Это ожерелье, – пояснил он, хотя в этом и не было необходимости. – Золотое. Возможно, слишком нарядное для девочки десяти лет, но…

      – Мне двенадцать, – поправила я и провела кончиком пальца по тонкой цепочке. Ни у мамы, ни у старших сестер никогда не было украшений столь искусной работы. Посередине цепочки висел маленький камень, оплетенный тончайшей золотой сеткой. Очень яркий, блестящий, он будто светился, переливаясь то зеленым, то желтым.

      – Мне он напоминает твои глаза, – признался крестный, и его голос наполнился нежностью. – Говорят, что у новорожденных младенцев синие глаза, но когда я впервые увидел тебя…

      Он замолчал и тихо откашлялся, и тут я услышала, как из сарая выходит мама.

      – Что там у тебя, Хейзел? – спросила она, приближаясь ко мне на нетвердых ногах.

      – Ожерелье. – Я обернулась, чтобы показать ей подарок.

      Мама