Клуб «Декстер». Макс Ридд

осязаемым, как третий пассажир, притаившийся между сиденьями, наблюдающий за нами с молчаливым укором.

      – Мама, – голос Виталика из темноты заднего сиденья звучит почти как в детстве, когда он будил меня среди ночи из-за кошмаров. – Как думаешь, Вика вернётся?

      Вопрос повисает в воздухе, как дым от несуществующей сигареты. Я никогда не курила, но сейчас почти чувствую фантомный привкус никотина на губах. Может быть, это вкус тех слов, которые я проглатываю вместо ответа.

      – У неё нет выбора, – наконец говорю я, и эта ложь оседает на языке горькой пылью. У Вики всегда был выбор. У всех нас он был. Мы просто предпочитали верить в обратное, потому что так проще – считать себя жертвой обстоятельств, а не автором собственного кошмара.

      Связанная девочка на заднем сидении издаёт звук – не плач, не стон, а что-то среднее между вздохом и молитвой. Интересно, о чём она молится? О спасении? О быстрой смерти? Или о том, чтобы проснуться и обнаружить, что всё это – просто дурной сон?

      Я тоже молюсь, впервые за много лет. Но мои молитвы больше похожи на торг с совестью: если мы выберемся из этого живыми, если сможем всё исправить, если… Впрочем, некоторые "если" слишком тяжелы даже для молитв.

      Спидометр показывает 110 километров в час – быстрее нельзя, медленнее опасно. Мы балансируем на лезвии ножа между необходимостью бежать и желанием не привлекать внимание. Как будто вся моя жизнь была подготовкой к этому моменту – к искусству быть незаметной, оставаясь на виду.

      Туман сгущается, и в нём растворяются все тени моего прошлого – журналистские расследования, громкие статьи, профессиональные награды. Всё, чем я так гордилась, оказалось дымовой завесой, за которой пряталась настоящая история. История о том, как слепота может быть не просто метафорой, а диагнозом. Профессиональным диагнозом журналиста, который так увлёкся поиском монстров в чужих домах, что проглядел, как они завелись в его собственном.

      – Мы почти выехали из тумана, мам, – говорит Виталик, и в его голосе слышится что-то похожее на надежду. Или на её искусную имитацию – он всегда был хорош в имитации нормальности.

      Я киваю, хотя знаю: из этого тумана нам не выбраться никогда. Он уже внутри нас – в наших венах, в наших мыслях, в наших снах. Особенно в снах.

      Я – Надя Филинцева, и это моя история. История о том, как я охотилась за правдой, пока правда не начала охотиться за мной. И знаете, что самое страшное? Иногда монстры, которых мы ищем, оказываются не просто реальными – они оказываются роднее, чем мы готовы признать.

      А девочка на заднем сидении… что ж, её история только начинается. Как и моя. Как и все истории, которые начинаются с конца.