Третья карта. Семнадцать мгновений весны (сборник). Юлиан Семенов

Но в конце концов одна чарка не сможет помешать ему, а нервы напряжены до предела.

      – Разве что за компанию, – сказал Трушницкий.

      Ладислав налил в чарки мутноватого самогона, принес хлеба, лука и соли.

      – Хватит? – спросил он. – Или подогреть щей? Я кормил знахаря великолепными щами.

      – Благодарствуйте, сыт, – ответил Трушницкий. – За здоровье пани Ванды.

      – За здоровье, – ответил Ладислав и опрокинул чарку в свой рот, похожий на щель в копилке; такую Трушницкому подарила бабушка Анна Тарасовна, когда приезжала к ним в имение с Полтавщины, – пират с открытым ртом, в красной косынке и с серьгой в левом ухе.

      Трушницкий отрезал маленькую корочку хлеба, бросил в рот щепотку соли и спросил:

      – Каков диагноз?

      – А нет диагноза, – ответил Ладислав. – Знахарь не верит нынешней медицине. Он верит в Месмера. Сеанс продолжался полчаса, и матушка сказала: «Боли нет». Он заставил ее встать, и она встала.

      – Но пани Ванда две недели пила лекарства…

      – Ваши германские лекарства ни к черту не годятся! Они же не помогали матушке, ни на грош не помогли! А пришел знахарь…

      – Ну хорошо, а вдруг знахарь пришел в момент кризиса, когда уже сказалось действие лекарств? А вдруг получился тот случай, когда знахарь воспользовался – невольно, невольно, – заметив негодующий взгляд Ладислава, пояснил Трушницкий, – тем эффектом, который дала обычная фармакология?

      Ладислав затянулся, обжигая большие пальцы, и раздавил окурок о край грубо сколоченного дощатого стола.

      – Я теперь этому знахарю до конца дней своих поверил. Зачем веру-то подрывать?

      – А нужна она, вера? – тихо спросил Трушницкий.

      – То есть? – Ладислав, словно бы ударившись обо что-то незримое, откинул тело свое от музыканта. – Не понимаю.

      – Вера – это искушение, это надежда, пустая надежда, страх, ожидание, а в конце концов неверие, потому что в итоге каждого ждет разочарование и пустота. Лучше уж попросту жить: будет день – будет и пища. Не верю я ничему и никому, и знахарю вашему не верю.

      – Так ведь он пришел, пальцы растопырил, пóтом облился, и матушка встала! – воскликнул Ладислав. – При чем здесь ваше неверие? Позавчера мы думали, что тю-тю: воспаление легких в ее возрасте известно чем кончается. А куда мне без нее? Куда? Я-то еще ладно, как-то продержусь, а Никитка с Янеком?

      – Слушайте, Ладислав, я давно хотел спросить: где ваша жена? Она жива?

      – Спокойной ночи, – сразу же поднявшись, сказал Ладислав. – В потемках разденетесь, или посветить?

      – Разденусь. Извините, бога ради, что я вас неловко спросил, – самогон в голову ударил.

      – А то посвечу.

      Трушницкий поднялся, чувствуя в теле радость.

      – Завидую я людям физического труда, – снова переходя на шепот, сказал он, – им и похмеляться можно, и с утра пораньше пивком побаловаться, а я как на каторге, право