Разрушитель кораблей. Паоло Бачигалупи

но он весь покрылся мурашками.

      – Я ее резанул, и она среагировала.

      – Я не виде…

      Пима осеклась на полуслове. Темные глаза утонувшей девочки поглядели на нее. Потом на Гвоздаря, а потом снова на Пиму.

      – Норны, – прошептал Гвоздарь.

      По спине потянуло холодком, волосы на затылке встали дыбом.

      Как будто ножи ребят призвали душу обратно в тело. Губы мертвой девочки дрогнули, исторгли еле слышное шипение.

      – Жуть какая, – пробормотала Пима.

      Девочка продолжала шептать. Невнятные свистящие звуки, то ли песня, то ли молитва, – так тихо, что не разобрать ни слова. Вопреки всякому здравому смыслу Гвоздарь подполз поближе. Его манило отчаяние пассажирки. Унизанные золотом пальцы дрогнули, потянулись к Гвоздарю.

      Пима приблизилась к нему сзади. Девочке дотянуться не удалось. Снова шепот – молитва? Просьба? Дыхание шторма? Соленый ужас? Она обшарила взглядом каюту, и глаза в страхе расширились от чего-то, видимого только ей. Она снова посмотрела на Гвоздаря – отчаянно, умоляюще. Зашептала опять. Он наклонился к ней, пытаясь разобрать слова. Руки девочки задрожали – она пыталась взять его голову, притянуть к себе. Движение было легким, как у бабочки. Он наклонился, позволив утопленнице вцепиться в него.

      Ее губы защекотали ему ухо.

      Она молилась. Тихо молилась Ганеше и Будде, Кали-Марии Милосердной, христианскому Богу… Молилась всем и сразу, умоляя норн позволить ей уйти из смертной тени. Молитвы слетали с отчаянно дрожащих губ. Она была искалечена, она умирала, но все равно продолжала шептать.

      – Тум каруна ке саагар, Тум паланкарта, Мария Всемилостивая, бодхисаттва Аджан Чаа, избавьте меня от страданий…

      Гвоздарь отпрянул. Ее пальцы соскользнули с его щек, как опадающие лепестки орхидеи.

      – Умирает, – сказала Пима.

      Взгляд девочки затуманился. Губы продолжали шевелиться, но она теряла последние силы, теряла волю к молитве. Слова еле слышались на фоне шума, издаваемого океаном и берегом: криков чаек, гула прибоя, скрипа и треска разбитого судна.

      Слова прекратились. Тело замерло.

      Пима и Гвоздарь переглянулись.

      На пальцах девочки сверкало золото.

      Пима подняла нож:

      – Норны, какая мерзость. Забираем золото и мотаем отсюда.

      – Будешь резать ей пальцы, хотя она дышит?

      – Это ненадолго. – Пима указала на гору вещей, которыми была завалена девочка. – Она точно не жилец. Если горло перережу, то окажу ей большую услугу.

      Пима подползла к девочке и взяла за руку. Девочка не пошевелилась.

      – Да она уже мертвая.

      Пима снова приставила нож к пальцу. Девочка распахнула глаза.

      – Пожалуйста, – прошептала она.

      Пима лишь сжала губы.

      Свободной рукой девочка потянулась к лицу Пимы, но та отмахнулась. Она надавила, и под ножом показалась кровь. Девочка не дрогнула, не отдернула руку. Просто смотрела умоляющими черными глазами на нож, взрезающий смуглую кожу.

      – Пожалуйста, – снова сказала она.

      У Гвоздаря кровь стыла в жилах.

      – Пима,