Государев наместник. Николай Полотнянко

и, заметая полами длинной шубы снег, пошел по проходу между строениями. Васятка поспешал следом, отстав от своего господина на один шаг. Возле низкого, до пояса, сруба воевода остановился, заслышав доносящиеся из него вопли. Это была земляная тюрьма.

      – Отопри! – приказал Хитрово.

      Караульный стрелец загремел замком и засовом, распахнул низкую дверь, из проема высунулся всклоченный и грязный узник.

      – Воевода, милостивец! – возопил он. – Нет мочи терпеть!

      Это был казак, убивший своего товарища во время запрещенной азартной игры в зернь на деньги.

      – Сиди и молчи! – строго сказал Хитрово. – Твои бумаги отосланы в Москву. Как там приговорят, так и будет.

      Стрелец затолкал узника в сруб и запер дверь.

      – Скажи сотнику, чтобы сводили его в баню, – молвил Хитрово караульному. – Он шелудьями оброс.

      Воевода на границе имел неограниченную власть. Он разбирал все проступки и определял наказания. Это касалось всех преступлений, кроме убийств. Душегубов, получив от воеводы материалы следствия, судила Боярская дума. К смерти за убийства на бытовой почве приговаривали редко, чаще убийц ссылали в Сибирь, в охотничьи ватаги, добывавшие пушного зверя.

      – Студёно, чай, сейчас в яме, – пробормотал Васятка.

      – А ты ему свои портки отдай, – усмехнулся Хитрово. – Убийство, Вася, смертный грех, за него платить надо.

      Васятка был с этим согласен, однако он сочувствовал всем, кто страдает: не очерствел ещё душой, не ожесточился.

      Хитрово толкнул калитку и вошёл на конный двор, где казаки вилами с возов метали привезённое с летних покосов сено. Запах сухой травы напоминал об июле, о неблизком ещё лете. Конюшни не было, казацкие лошади, неказистые и большеголовые, добытые в бою или за деньги у ногайцев, отличались неприхотливостью в содержании и выносливостью в походах. Полусотник подбежал к воеводе, и тот попенял ему за беспорядок и нечистоту.

      – Будет сделано, воевода! – гаркнул казак, дыхнув на Хитрово чесночным смрадом.

      – А это чьи одры? – указал Богдан Матвеевич на двух лошадей, чьи бока и крупы были облеплены засохшим навозом и соломой. – Шелепов давно не получали?

      – Так это, – забормотал полусотник. – Хворают казаки, третий день лежат влёжку.

      – Чем хворают?

      – Лихоманка бьёт. Отойдут, неровен час.

      Богдан Матвеевич забеспокоился. Не голод, не набег страшны ему были, а внезапное моровое поветрие. Бывало, что чума или холера в считаные дни опустошала города, а в крепости, при скученности людей, любая зараза могла распространиться с быстротой молнии. За прошлые месяцы люди в Карсуне мерли, но не так шибко, два-три в месяц. За оградой на берегу реки крестами прирастало кладбище.

      – Ерофеич смотрел? – спросил Хитрово про имевшегося в поселении травника и костоправа, взятого им из Атемара для лечебных услуг.

      – Он и сейчас возле них. Даёт отвары травные, да мало помогает. Даст Бог, выживут.

      – Поставь кого-нибудь за их конями приглядывать, – сказал