Поделись своей правдой. Алексей Евгеньевич Аберемко

меньше уходит, и отделывать легче. А из отходов – дрова. Потому и много, можно в лес барсука не запрягать.

      Сегодня много накосить не удалось. Со стороны Москвы послышался крик:

      – Виталик! Ви-и-ита-а-алик!

      По лугу, задрав полы сарафана и мотая золотистыми косами из стороны в сторону, неслась Люська. Моя девушка! Мне сначала больше нравилось имя Вероника, как у Люськиной подружки. Я как-то Люське так и сказал:

      – Поменяйтесь именами.

      А она почему-то обиделась. Говорит:

      – Я тебе всю жопу отъем!

      Я привычным движением потёр шрам на ягодице – память от нашего знакомства. Она тогда ещё спросила:

      – Тебе что, Вероника нравится? Она же дура!

      – Меня тоже дед Серёжа дебилом называет. И тебя пришибленной, кстати сказать.

      При всём уважении, с дедом Серёжей я не согласен. Она хорошая! Когда мы стали встречаться, Люська начала заплетать косы и даже стричь ногти. Не сразу начала, потому что они ей в работе нужны, чтобы горло драть. Не в смысле, кричать, а по-натуральному, чтобы живой крови напиться. И тогда бы мне разодрала, ибо разозлилась очень. На землю меня повалила:

      – Тоже умника нашёл, меня судить! Я его сожру когда-нибудь!

      – Он тоже обещал тебя убить. Тут у вас ничья, – оповестил я навалившуюся на меня подругу и нежно обнял, – если Вероника дура, то какая ей разница, какое имя носить?

      – Заткнись!

      Обычно Люська приходила позже. Приносила молока. Я не люблю парное. Лучше из погреба, холодненькое. Потом мы вместе возвращались. Разговаривали или молчали. По-любому хорошо. Только сейчас в руках подруги ничего не было. Зато я заметил, что она как смогла заштопала свой сарафан. И вышила по краю разноцветными нитками. Рукодельница! Люська перешла с бега на шаг и, даже не отдышавшись, запела:

      – Ягода малина…

      Это была наша песня. Старая, народная, наверное. Я не очень понимал, что такое «Наша песня», но Люська сказала, что у каждой пары должна быть наша песня. Я не спорил. Пусть. Девушка прошла немного, как будто и не торопилась вовсе, но последние несолько шагов не выдержала, пробежала.

      Люськина голова бухнулась мне на грудь. Любит она вот так врезаться. Или больно упрётся в грудину подбородком и смотрит в глаза. Говорить бесполезно, пробовал. Ну и пусть, не жалко. Это же она не со зла, от любви. Сигнальчик: я здесь, почувствуй. Потом подлаживается щекой, прижимается. Обнимаю подругу. Мы сливаемся, как две хорошо подогнанные половинки в одно целое. Люська продолжает бубнить песню в мою пропитанную потом рубаху. От светлых волос пахнет крапивой и мятой. Вдруг она прекращает петь на полуслове и отстраняется. Нельзя петь и говорить одновременно: рот-то один.

      – Виталик! Бросай всё! Туристов поймали. Айда смотреть.

      Я опускаю руки на Люськину талию:

      – В рельс ещё не бьют. Я соскучился с утра.

      Она игриво сверкнула серыми глазами, встала на колени, задрала подол сарафана, опустилась на локти:

      – Давай по-быстрому. Не хочу ничего