Его рука. Екатерина Копчинская

пододвинула к себе дневник, придав лицу таинственное выражение.

      – Внимание! – драматическим шёпотом сообщила она и перелистнула страницу. – Ой, где я? – Рита принялась вертеть головой в разные стороны. – Что это? Дерево? Не может быть! – она выпучила глаза и ткнула пальцем в окно, за которым раскинула запыленные лапы невзрачная городская ель, каким-то чудом притулившаяся у стены дома. – А! Вон и статуя! Полюбуйся! – повысила голос Рита, кивая на замершего около барной стойки официанта, на минуточку заглянувшего в телефон и выпавшего из реальности. – На античного красавца не тянет, конечно, но имеем то, что имеем.

      Рита хлопнула ладонью по обложке. Официант вздрогнул, оторвался от экрана. Поймав Ритин взгляд, он нехотя засунул телефон в карман и побрёл к их столику.

      – Счёт, пожалуйста, – приказала она, не глядя на парня, и нарочито громко продолжила, – как видишь, в мир иной мы не переместились…

      Официант вытаращил глаза. Нина покраснела.

      – Рит, можно потише, – промямлила она.

      – Я бы на твоём месте больше никому о своих видениях не рассказывала, – невозмутимо продолжила Рита. – А то мало ли… – подруга многозначительно задвигала бровями.

      Чувствуя, как в носу предательски защипало, Нина схватила дневник и неловко бросила его в открытую сумку. Тетрадь, словно спасая её от перспективы расплакаться прилюдно, соскользнула под стол и приземлилась возле остроносой синей туфли, небрежно свешивающейся с изящной стопы подруги. Эта привычка закидывать ногу на ногу и качать полуснятой туфелькой появилась у Риты в старших классах школы, когда она обнаружила какой эффект производят на контуженных гормональным взрывом одноклассников её, условно прикрытые укороченной школьной юбочкой, стройные ноги.

      – Сейчас вернусь, – пообещала Рита. Подвешенная в воздухе туфля опустилась на пол в сантиметре от тетради. Стол дёрнулся. Синие туфли потоптались на месте и стуча каблуками удалились.

      Нина вынырнула из-под стола с открытой тетрадью в руках и облегченно выдохнула. Взгляд сам собой побежал по строкам, написанным неизвестной рукой. Рука эта словно была уставшей, как будто писавший экономил силы. В начале заметки нажим был настолько слабым, что буквы напоминали тонкие нити, сплетенные в невесомую паутину:

      «Зима в сердце превращает жизнь в занесённую снегом пустыню. В слепящую белизной пустоту, где нет чувств, эмоций, желаний, ничего, способного нарушить безупречную стерильность безопасного вакуума.

      На свободе только одиночество. Оно безжалостной ледяной иглой тянется к душе и обещает, что боли больше не будет. Никогда. Осталось перетерпеть всего одно мгновенье.

      Неумолимое остриё всё ближе. Укол. Душа каменеет, становясь бесчувственной совершенной статуей…»

      Нина кивнула, соглашаясь. Да, так и есть. Её жизнь, как вечная мерзлота, обледеневший слой, никогда не знавший тепла. Детство – проигранная гонка за родительским одобрением.

      Впервые мысль о том, что маме всегда будет мало её достижений, появилась в восьмом классе, когда Нина с грамотой