Бесконечно длинная весна. Лида Стародубцева

нашей загорелой квартирной хозяйке? Чтобы она еще больше загорела, на Бали. Или в Дубае? Бали или Дубай, Шива, ты не помнишь? Почему ее муж не ездит вместе с ней? Нет, не ездит, Шива. Когда она прислала его сюда за деньгами, он был такой бледный. Или, может, это от стеснения? Одни краснеют, другие бледнеют. И еще – помог с водным счетчиком. Знаешь, Шива, мне кажется, он хороший человек.

      Шива мурлычет, в кои-то веки. Или это Гусин живот? Однажды Гуся рассказала Люде, что Шива никогда не мурчит. Это потому, что его слишком рано отняли от мамы, пояснила Люда. Короткое «мр-р» и больше ничего. Наверное, все-таки живот. Гуся встает и идет на кухню. Брошенная на пол сумка раскрыта, молния… Гуся сует внутрь холодную, потную руку. Расческа, записная книжка, ручки, носовые платки, все – кроме кошелька. Гуся садится на стул возле кухонного стола, пусть слезы текут рекой. Хорошо, когда есть над чем поплакать, слезы – санитарная необходимость. Докапав последние капли, Гуся берет носовой платок и сморкается.

      – Знаешь, Шива, – говорит она, – буду считать, что это жертва твоим приятелям-богам.

      Перед выходом из дома Гуся в профилактических целях принимает ибупрофен и парацетамол. Проездной она в каком-то замешательстве сунула в карман вместо кошелька, и это большая удача. Путь двенадцать километров по прямой превращается в шестнадцать, если метро плюс автобус. Гуся опять в сапогах-каблуках: она не из тех, кто сдается. Люда похвалит. Придется попросить ее одолжить денег. «Конечно, а как же, сейчас сброшу на карточку, какой у тебя…» «Не выйдет, карточки нет». «Боже ты мой, что случилось?» «Уснула в метро». «Господи, деточка, совсем из сил выбилась, что…» «Пару тысяч, пока карточку не восстановят». Люда сделает большие глаза, покачает головой, пойдет в свой кабинет, вернется с пятью тысячными купюрами в руке. «Если надо будет еще – скажи. Вдруг долго делать будут. С голоду помереть не дам». Поворачивается и уходит, свежеосветленные пряди поблескивают в полутьме.

      Этот узкий проход у кофейного автомата, наверное, служил сервировочным ходом между кухней и бальной залой. Большие, начищенные до блеска подносы с искрящимися бокалами, восхитительным шербетом. Тогда их кабинеты были – чем? Может быть, комнатами прислуги или кладовыми – да, разумеется! Если, конечно, эти каморки существовали уже тогда. Может быть, эта квартира не такая уж и нетронутая, неперестроенная. За столько-то десятилетий… Гуся жмет на максимальную крепость. За спиной возникает Люда, дышит перламутрово-благоуханным бюстом. Шепчет:

      – Котэ сегодня обедает рано!

      – Угу.

      Красная ливрея ритмично пинает штырек, торчащий из каменной плитки прямо перед ним. Завидев Вообще-то Константина, выпрямляется. Наверное, вытянулся бы и перед Гусей, если б шла первой. Она останавливается на углу, считает до десяти, потом идет к ливрее, здоровается. Взгляды сталкиваются и отскакивают – его удивленный, ее решительный. Входная дверь,