Свет мой, зеркало, скажи. Андрей Ломовцев

течением в набухший среди ветвей сумрак. У шатенок обычно мягкий характер…

      На этом теория Катерины разбивалась о жесткий нрав Меликки. За словом бабуля в карман не лезла, шутить не любила, а скорее всего – не умела, но и в помощи никому не отказывала. Потому летом вокруг избы просители светлячками вились. К зиме завьюжит – к деревне не подобраться, а к дому Меликки и вовсе тропу не сыскать. Как она выживает в мороз, никому неизвестно. Зато летом, завидев разноцветные палатки за рекой, ряд машин у кустов можжевельника, что опутал дорогу к мостку, старух в темных платках, молодых парней с испитыми лицами в спортивных костюмах, Катерина интересовалась у матери:

      – Что за люди, зачем? Рыбаки? Или за грибами приехали?

      Мать отмахивалась:

      – К бабуле просители помощи, у каждого свое. Не забивай голову – мала еще.

      Деревенские на незваных гостей не ругались, делали мелкий бизнес: сдавали комнаты, обеды готовили. Просили палаточников высоких костров не жечь, да мусор за собой убирать.

      Бабуля, между тем, отложив трубку, отстрогала ножиком от деревяшки рябиновой три длинные стружки, подожгла и закинула в кастрюльку, туда же опустила камень, выдернула с каждого пучка травы по щепотке, опустила сверху. Заструился в потолок легкий дым. Попросила Катерину пересесть к зеркалу, а сама зашептала под нос непонятное. От ее слов и запаха полыни и мяты голова у Катерины закружилась, сил встать не было, интуитивно схватилась она за стол, вздохнула поглубже и ухнулась, словно с горки в туман.

      Катерина увидела вдруг спальню, забрызганы кровью обои, растерзанную ураганом постель, и себя, сжавшуюся в клубок в углу. Подобрав ноги, в мятой майке, она визжит скрюченная, закрывает локтями голову. Кирилл завис в расстегнутой рубахе, пупок торчит темным пятном. Лицо опухшее, в пятнах от гнева и глаза мутные, словно чужие. Смотрит в сторону и брызжет пьяной слюной;

      – С-сука.

      И бьет наотмашь, не глядя. Голова Катерины отскакивает мячиком от стены. Вспышка и тьма. В чувство Катерину привели холодные брызги.

      – Хрен да полынь, плюнь да покинь.

      Меликки держала наготове стакан с водой. Катерину подташнивало, зубы стучали, барабанили о стекло, прохладные капли запрыгали по губам.

      – Sekä. Пей, котенок, не спеши, в первый раз всегда не по себе, знаю. Подыши, подыши. Вот удивила ты меня, впервой такое встречаю, к зеркалу не пересела, а все углядела. Вроде как чудеса – со стороны посмотреть, а я-то знаю: способности у тебя. Время пришло, котенок, дар передать полностью.

      Не отрывая пляшущих губ от стакана, Катерина прошептала;

      – Что это было, бабуль?

      Голова отяжелела, темные пятна еще кружили перед глазами.

      Меликки словно не слышала, говорила сама с собой, взгляд ее затуманился:

      – Я матери твоей твержу, не могу дар не оставить, либо тебе, либо Котенку – выбирай. Мать твоя ни в какую. Не желаю, говорит, чужой жизни, у меня и своя не прожита, муж, дочь, работа, от которой сердце не оторвать. Ну, нет так нет. А вот тебе, котенок, без меня уж совсем никак. Не выдюжишь. Я только почуяла, что жизненный