Выдубицкий патерик. Как игумен Сильвестр правду для «Повести временных лет» искал. Владимир Положенцев

огненной стрелы, спас его от гибели. И Владимир Всеволодович этого не забыл, простил все прежние козни двоюродному брату, поклявшись на святом распятии в вечной дружбе и любви.

      – Ты же знаешь, князь, что Олег взял в дружки половчанку хана Оселука, – молвил, наконец, Путята.

      – И что? – пожал плечами Владимир. – До этого у него была византийка Феофания, преставившаяся тому несколько зим назад. Мы нынче со степняками мир имеем.

      – В том-то и дело! – воскликнул помощник городского «головы» Иоанн. – Евреи-ростовщики пустили слух, что ты, князь, коль сядешь на киевский стол, пуще прежнего повысишь соляной налог и земельные займы смердам, потому как перед половцами долг имеешь. А отдавать надо.

      – Нет у меня перед степняками долгов и быть не может.

      – Тех хитрых ростовщиков подговорил никто иной, как Олег Святославич с братом Давыдом.

      – Олег сам хочет сидеть в Киеве, это понятно, – ухмыльнулся князь. – Но причем тут половцы? Кроме мнимого моего им долга.

      – Притом, что это беглый хан Шарукан его надоумил к бунту, а Олег за сию мудрость плененного тобой хана Сугру отпустил.

      – Это Олег хана изловил, ему было и решать.

      – Всё так, но то неважно. Важно то, что Святославичи и теперь на тебя мечи точат. Бунт – их рук дело.

      – Да? – удивился Владимир. – Вообще-то, это похоже на Олега. Он ведь и в Константинополе, куда его хазары увезли, мятеж русско-варяжской гвардии устроил против императора Никифора. После переворота новый император Алексий так ему был благодарен, что помог вернуться на Русь да еще золотом – каменьями одарил.

      – Вот видишь! – воскликнул Путята. – А византийцы спят и видят, чтобы у нас смуту посеять. На словах – друзья, а при любом случае со степняками целуются, лишь бы Руси Рюриковой насолить. Вот и Олега Святославича настропалили против тебя, что б ему в Киеве сесть.

      – Гладко глаголешь, тысяцкий, – ухмыльнулся князь. – А как же удалось усмирить народ еще до моего прихода? Что это вдруг присмирел?

      – Людишки изначально на соборе за тебя кричали, так что охладить бунтовщиков много сил не понадобилось. Мы, твои преданные тиуны, изловили зачинщиков и в Днепр покидали.

      – Вот как, – покачал головой Владимир.– И кто же они по именам?

      Путята замялся:

      – К чему, князь? Ты их всё одно не знаешь. А народец присмирел.

      – После того, как ваши с Иоанном дворы разграбили и пожгли.

      – Ничего не поделаешь, князь, – вздохнул Иоанн.

      После продолжительного молчания, Мономах позвал своего ближнего воеводу Ратибора.

      Огромный как медведь тысяцкий, заросший пегой «шерстью» по самые огненные, как у волка в ночи глаза, в византийской кольчуге, с половецкой саблей на золотом поясе, не вошел, ввалился в светлицу, пригнув голову, чтоб не стукнуться о дверной косяк.

      Раньше Ратибор служил у Всеволода Ярославича,