«Уния» и другие повести. Роман Воликов

сказал Афанасий. – Я с купцами в Александрию поплыву, оттуда в Персию, оттуда, куда глаза глядят.

      – На то княжеского дозволения не было, – сказал я.

      – А я не холоп, – сказал Афанасий, – чтобы дозволение испрашивать. Что мне дома? От отца шорное дело принять, жениться, детей произвести. Скукота, одним словом.

      – Не так уже это и скучно, – заметил я. – Меня жена ждёт с сыновьями, извелись, наверное. Да и я тоскую.

      – Каждому – своё, – сказал Афанасий. – Я когда из Руси выезжал, не думал, что свет Божий такой огромный и разнообразный. Посмотреть хочу.

      – Можно и голову сложить, – сказал я.

      – Можно, – ответил Афанасий. – Но я не боюсь.

      Я стою на палубе катарги и смотрю на свинцовые воды. Моря, наверное, я больше уже никогда не увижу. Холодный ветер надувает паруса. Я снимаю с шеи нательный крестик и бросаю за борт. На прощание! Если кого обидел ненароком, вы уж простите меня…

      Лето от сотворения мира 6970, день святителя Порфирия.

      Похоронил жену свою Настасью. Князь наш Василий Тёмный по осени на строптивый Новгород в поход ходил. Город усмирил, разорил, резню страшную устроил. Братья все настасьины, и жены их, и дети, все погибли, никто не спасся. Очень Настасья переживала, иссохла вся, вот и померла.

      Девять лет назад пал Царьград. Говорят, султан Мехмед, войдя в Святую Софию, отрубил голову петуху и петух тот, обезглавленный, долго по мозаичным полам бегал, разбрызгивая кровь.

      Плифон умер за полгода до падения Царьграда, не дожив немного до ста лет. После его смерти, давний его недруг Георгий Схоларий, ставший при турках патриархом Вселенским Геннадием, приказал трактат «Законы» разыскать и сжечь как книгу еретическую.

      Через три года после Вселенского Собора во Флоренции османская пехота в битве при Варне растерзала совместное войско угров и ляхов, как степные волки щенят слепых. Больше Папа Римский никого на войну против турок поднять не смог.

      Об Афанасии за все эти годы вестей не было. Верно, сгинул.

      Когда я вернулся с Собора домой, князь наш Василий уже Тёмный был. Брат его двоюродный Дмитрий Шемяка обманом в лавре захватил, там ему глаза выколол. Василий выжил, долго с братьями воевал, но Москву себе возвратил.

      Князь меня выслушал, осерчал, хотел насильно в монахи постричь. Но потом охолонился, и с той поры я служу переписчиком при Успенском храме.

      Унию с Римской церковью у нас отвергли. Князь назначил митрополитом Иону Рязанского, того, которого когда-то покойный патриарх Иосиф палкой побил за казнокрадство. Так что теперь у нас митрополит свой, русский. Наверное, это хорошо.

      Исидор приехал в Москву через год, думаю, по настоянию Папы. Князь Василий на него кандалы надел, самовольно митрополичьего сана лишил, в Чудов монастырь под стражу заключил, судилище над ним устроил. На этом судилище главным обвинителем Аврамий, владыко суздальский, выступил.

      – Он меня и голодом морил, и в темницу заточил, изменник проклятый, – кричал