Побег из Владимир-Волынского лагеря для пленных офицеров. Иосиф Васильевич Тимошенко

там больше шансов на спасение, там вам помогут товарищи. Я буду присылать к вам фельдшера. Он вместе с товарищами организует промывку и перевязку ран. Старайтесь не двигать плечом, дайте возможность осколку вжиться в тело. На ногах опухоль спадет, и вы еще бегать будете.

      Беседа врача на меня подействовала ободряюще. Два санитара доставили меня на летное поле и пристроили меня в одной из воронок от бомб, приспособленной военнопленными под жилье. Санитары передали меня под опеку двух военнопленных. Эти двое оказались очень хорошими товарищами. Одного звали Волошиным, по специальности он был мой коллега – инженер-строитель, до войны работал в Киеве, а когда началась война, был призван в армию. Роста был выше среднего, плотного телосложения, глаза выразительные, большие, умные. Он был лет на десять старше меня, на голове просвечивалась седина, немногословен. Плен он переживал болезненно, за время плена заметно похудел, вся одежда на нем висела, и под глазами появились мешки. Второй – Николай Завьялов. Кадровый офицер-интендант 2-го ранга, по возрасту моложе Волошина, но старше меня. Молчаливый, приветливый и душевный товарищ. По-военному подтянут и даже здесь, в плену, в этой яме не потерял своего опрятного вида. В армии он служил начфином полка, а когда началась война, был начальником дивизии.

      В госпиталь я попал в одной нательной рубашке. Был конец сентября, моросил прохладный дождь. Отправляя меня в госпиталь на летное поле, военврач распорядился выдать мне шинель умершего летчика. Шинель была очень большая и впоследствии сослужила хорошую службу. В воронке меня устроили под плащ-накидкой, напоили горячим кипятком, закутали в шинель. Я согрелся и заснул.

      Разбудили меня вечером и принялись лечить. По совету врача Завьялов собрал на летном поле листьев заячьего уха и промыл их кипятком, нагрев несколько котелков воды. Пришел военфельдшер, снял повязки, снова дергал пинцетом осколки и промывал кипяченой водой раны, потом обложил ноги листьями заячьего уха и снова забинтовал. То же он сделал с раной на плече. Через день фельдшер снял повязку, листья были покрыты зловонным гноем. Снова он дергал осколки и снова обкладывал листьями промытые водой раны. На этот раз раны перевязали чистыми бинтами, которые нашел товарищ Завьялов.

      Так меня, да и не только меня, лечили в воронке советские врачи. Завьялов исполнял роль санитара: стирал бинты, кипятил воду, собирал и обрабатывал листья. Волошин поил меня горячим кипятком, получал за меня баланду.

      Таких, как я, в воронке было много, и за всеми был организован уход и наблюдение врачей. Были в этих воронках и с более тяжелыми ранами. Здесь в Борисполе на летнем поле военные врачи спасли жизнь не одной сотне раненых.

      Через две недели я уже мог подниматься, но самостоятельно ходить не мог. Когда я впервые поднялся, то увидел огромное поле аэродрома, переполненное военнопленными. Немцы разбили это поле на зоны и производили какую-то сортировку пленных, беспрерывно перегоняя их с одной зоны в другую.