Кукла ходит по земле. Дмитрий Сиротин

– мамы нет.

      Я спрашиваю удивленно:

      – А где мама?

      – Мама вечером придет, а ты тут с детками пока поиграй, а скоро кушать будем, – Виктория Олеговна говорит.

      Тут до меня дошло – я ка-ак заору: «Домо-ой!»

      Ну, потом немного успокоился, сидел в углу и плакал.

      Тут-то Степа ко мне и подошел. И спрашивает:

      – Ты чего плачешь?

      Я всхлипываю:

      – Ма-а-ама… До-омой…

      Он говорит:

      – Так мама скоро придет же. И моя тоже. Не плачь. Пойдем, я тебе своих человечков покажу. Тебя как зовут? Меня – Степа.

      Ну и как-то постепенно я успокоился. Пошел с ним его человечков смотреть.

      Так с тех пор и дружим. Только Степа – не музыкальный, к сожаленью… А у меня почти с рождения способности. Мама рассказывает, я еще в животе у нее танцевал, если музыка звучала.

      Ну и слух у меня абсолютный. Это маме ее знакомая сказала. Мама работает в культурной сфере, и знакомые у нее поэтому тоже в основном культурные. И вот у нее есть знакомая певица, Купцова. Она в ресторане пела много лет, но так-то страшно культурная, с высшим музыкальным образованием. Она сперва преподавала в музыкальной школе, а потом ушла, потому что там диктат: все требуют – и директор, и родители учеников, и вообще. И никакой свободы творчества. А в ресторане, наоборот, полная свобода. Правда, в девяностые, рассказывала, в ресторане можно было и пулю в лоб получить.

      Ну, время такое было. У нас вообще город бандитский, потому что сперва тут зона появилась, а потом уже вокруг нее город построили. Чтобы уголь добывать. Ну и всегда много было бандитов поэтому. Конечно, заключенные у нас сидели разные. Например, мои прадедушка с прабабушкой – очень хорошие были и ни в чем не виноватые. Тогда много хороших людей сидело. Но и бандитов немало, конечно, тоже.

      И в городе поэтому разные группировки были преступные. И взрослые, и детские причем. Папа рассказывал:

      – Я в детстве ужас как боялся ездить в другие районы! Особенно во второй.

      У нас просто есть город, а есть еще три его района. И вот во второй район особенно опасно было ездить. Если местных встретишь – они сразу арматурой по башке!

      – Да, вот ребята, кто из города, и не ездили в районы. А районные, наоборот, в город, – рассказывал папа, стараясь, чтобы получалось забавно, но видно было, что до сих пор страшно неприятны ему эти воспоминания. – И когда все-таки те и другие встречались – такие битвы происходили, кошмар просто! Вот эти длинные палки, арматура-то, – по рукам друг другу, по ногам, по головам… Где они эту арматуру брали, до сих пор не пойму… В общем, жуть, – продолжал папа. – Но иногда и в своем районе огрести было можно.

      – Почему в своем? – спрашивал я.

      – Ну, мало ли почему. Допустим, деньги забирали. Со мной часто такое случалось. Сейчас тоже, конечно, не без этого… – и папа беспокойно косится на меня. Понимаю, что хочет спросить: не сталкивался ли я с чем-то подобным.

      Я знаю, что папа очень переживает за меня и очень боится всякого криминала. Это у него, видно, как раз с детства такой страх.

      Я спешу его успокоить:

      – Нет, у меня деньги не забирали.

      Хотя у нас тоже всякие встречаются. И в школе, и на улице. И вообще город наш «умирает». Ну, в смысле, очень много народу отсюда уезжает каждый год. Особенно в последнее время. И дома´ оставляют, прямо целыми улицами иногда…

      И стоят они пустые. Пустые холодные дома с разбитыми стеклами… Много-много домов повсюду. В них иногда селятся бомжи. И мама мне запрещает в такие дома залезать. Но мы однажды все-таки со Степой потихоньку влезли в один пустой дом. Поднялись по лестнице на второй этаж, там была квартира открытая. И мы, хоть и боялись, конечно, – мало ли, вдруг бомж или маньяк какой! – но все-таки вошли. Степа кого угодно уговорит на что угодно!

      И мы ходили по пустым комнатам туда-сюда. По скрипучему полу. Зашли на кухню, там печка даже была! То есть – с печками у нас квартиры раньше были, ничего себе.

      Потом вернулись в большую комнату. Там было почти совсем пусто, только на полу – обрывки газет и фотографии какие-то.

      Мы поднимали эти мятые черно-белые снимки, разглядывали…

      А потом Степа мне одну фотку сует и говорит тихо:

      – Смотри.

      Я смотрю. Девочка какая-то. В шубе, на улице, и даже по фото видно, как ей холодно, но все равно улыбается.

      Я говорю:

      – И что?

      А Степа:

      – Красивая…

      Я говорю:

      – Ну да. Такая себе.

      – Ничего ты не понимаешь в женской красоте, – Степа обижается.

      – А ты понимаешь, конечно! – говорю я.

      Степа все смотрит на девочку в шубе.

      – Красивая, – повторяет он. – Интересно, что с ней теперь? Где она вообще?

      – Ну, фото черно-белое, – говорю я. – Так что дело очень давно было, скорее всего. А тебе зачем?

      – Ну,