Тёмное. Антон Третьяков

о когда-то полной самости. Свершение, заключавшее в себе цель – уничтожить себя полностью. Таившийся замысел – заполнить пустоту жертвы собой. Намерение – придумать настоящее, никогда не существовавшее. Одной серией ударов длинной в жизнь, одним стоном отчаяния, одним разом – разрушенная целостность перестала мечтать стать слаженным существом. Так на место замысла человека пришли упрощённые сути: не чувствовать, не мыслить, не действовать.

      Что может войти в резонанс с оставшейся оболочкой – пустым хранилищем, лишённым святости и всякой разумной идеи? С конструктом, невозможным собрать себя в единое целое, не знающем ни о чём, кроме разобщенности? Только одно – расщепление. Может, ещё и злость. Для простейших, для защищённых лишь по отдельности, для разделяющих безопасность на множество, есть целостность в ненависти – в желании отомстить раздробившему их основу. В разорванных звуках они слышат остановленные ужасы, чувствуют гнев, питающий каждое выпаленное слово. Все вместе они вновь способны в свою защиту выпустить стрелу прямо в обидчика. Тем не менее, они не справляются со злостью а упиваются ею. Шумы, заключённые в их массу, одновременно звучат тысячью голосов и напоминают о своих собственных – о каждом звене сковывающей всех цепи. Это хор тысяч умерших, это песня обречённых, это слаженность, заключенная в мелодию, недоступную тем, кто уже давно перебрал истинные смыслы и раскрыл тайные посылы доступных природе символов. Это звуки, недоступные тем, кто нашел оправдания разорванному.

      Стоит только отринуть жалость и прислушаться к хору ненависти – и можно услышать всё, доступное мёртвым. В их верещании, в небрежно разбросанных намёках внутри композиции, в отзвуках порванных сухожилий, в нотах, что карабкаются наверх, но утягиваются обратно вниз падалью, звучит патока для обречённых. Эта сукровица, выпущенная наружу, чувствуется каждым выступом, по которому карабкались разорванные в своей жизни и молили о пощаде известных божеств. В этой отраве – кислота, ослепившая проклятых своими предками, в этой патоке – исцеление, недоступное праздным и не пострадавшим. Настоящие звуки и настоящие голоса не развлекают и успокаивают, а лишь рисуют картины бреда и придумывают новых химер, однако приводят в чувства разбитых. Рык, сносящий налёт целостности, развевает туман облаков с их обмана, и позволяет увидеть всех заключённых внутри – но только если они были достаточно смелы в своей разобщённости. И размноженные сущности, пытаясь с каждым днём оторваться от себя всё больше, силясь вернуть управление над собой, начинают сами способствовать размножению расщеплённых мелодий в душах окружающих. Они – пережившие своё распятие, избитые предрассудками, заблуждающиеся о доступности человечности каждому. Они утопают в своей боли, слепленной чужими усилиями, но пытаются рассказать историю. Ненормальные, не ощущающие себя в своём теле, покинувшие разум и отречённые от чувственности, они поддерживают всех, а сами только и наслаждаются порванными