Рим. Роман о древнем городе. Стивен Сейлор

от осознания своего более высокого статуса, не мог порой устоять перед искушением подразнить самолюбивого товарища намеками на его низкое происхождение. Но в данном случае Гней и ухом не повел, лишь вперил в Публия стальной взгляд.

      – Очень скоро, Публий Пинарий, мы втроем достигнем возраста воинов. Сражаться во славу отечества – это священный долг каждого гражданина. Рим предписывает проводить весну в воинских упражнениях, а лето – в походах за добычей. Однако не всем римлянам дано стяжать славу в равной степени. Бедному плебсу, вооруженному ржавыми мечами, практически не защищенному доспехами, вынужденному сражаться пешим из-за отсутствия средств на боевых коней, можно только посочувствовать. Крови эти люди проливают много, а славы и трофеев им достается мало. Но от людей имущих, таких как мы, которые могут позволить себе самое лучшее оружие и доспехи, которые располагают временем и возможностями, чтобы отточить высокое искусство верховой езды, Рим и ожидает гораздо большего. Слава – вот что ценится в нашем мире. Только великий воин добывает великую славу. И я намереваюсь стать великим воином, хотя бы для того, чтобы мать могла гордиться мной. Я стану величайшим воином, которого когда-либо видел Рим. Пока, Публий, ты можешь дразнить меня сколько тебе угодно, потому что мы все еще мальчики и все в равной мере не стяжали никакой славы. Но в скором времени мы станем мужчинами. И тогда боги рассудят, кто из нас достоин с большей гордостью называться римлянином.

      Публий покачал головой:

      – Выскочка! Напыщенный маленький плебей!

      Гней повернулся и направился прочь, высоко держа голову.

      Тит отреагировал на речь Гнея так же, как когда увидел статую работы Вулки, и, глядя другу вслед, пробормотал то же слово:

      – Великолепно!

      Публий покосился на него и слегка шлепнул по затылку.

      – Сдается мне, ты любишь Гнея даже больше, чем своего этруска-педераста.

      Публий только что узнал это слово, греческое по происхождению, и употреблял его с удовольствием, к месту и не к месту.

      – Заткнись, Публий!

* * *

      В тот вечер дед Тита сидел во главе стола, за которым собралась большая семья, включавшая отца Тита, дядей, их жен и детей. Было и два гостя: молодой родич царя Тарквиния, по имени Коллатин, и его жена Лукреция. Женщины ужинали вместе с мужчинами, но после трапезы, когда служанка принесла кувшин вина, женщинам чаш не предложили, и, соответственно, когда Коллатин произнес тост за здоровье царя, они просто наблюдали.

      Это был молодой человек привлекательной наружности с добродушным нравом, может быть, слегка шумный и властный, но все же далеко не столь надменный, как сыновья Тарквиния. Именно его достойные манеры и побуждали старшего Потиция иметь с ним дело: по его разумению, через Коллатина можно было получить доступ к царю без неприятной необходимости обращаться к его сыновьям.

      После тоста Коллатин осушил свою чашу до дна, вместо того чтобы лишь пригубить.

      – Превосходное