По смущенному взгляду Светы он догадался, что она испытывает тоже самое. Литвинов улыбался, положив подбородок на кулак, а маленькая морщинка в углу его рта делалась глубже. Одна только Рита, похоже, чувствовала себя свободно. Цвет ее лица снова стал матовым и ровным.
– Что он хочет? – спросил Архипов у нее.
– Навязать себя нам, – ответил Литвинов. – Он в простоте своей решил, что должен быть открытым и знакомиться с туземцами, и что туземцам это приятно. Объясни ему, – сказал он Рите, – что мы – нация угрюмая и развлекать его не хотим.
Рита бросила на него взгляд из-под темных бровей, ее лицо слегка побледнело, а в глазах что-то вспыхнуло и перевернулось.
– Он приглашает нас пересесть за свой столик, – сказала она.
– Зачем? – не понял Архипов.
– Потому что за нашим – недостаточно места, – нетерпеливо ответила Рита.
– Для нас достаточно, – сказал Литвинов.
Она встала и взяла в руки сумочку. Архипов тоже бестолково поднялся, не зная, что ему делать: то ли идти за ней, то ли оставаться. Литвинов не шелохнулся, его улыбка превратилась в две складки, тянущиеся от углов рта к носу.
– Ладно, идем, – сказал он.
Зрачки заострились и заблестели в его глазах.
– Come on, come on… – лучезарно улыбался и махал рукой иностранец. – I’m glad to talk with Russian guys.1
Произошло общее перемещение за другой столик. На большой диван справа от Риты сел иностранец, слева упал Литвинов. Света и Архипов уселись на стулья – напротив.
Тут иностранцу принесли обед, и объяснилось значение двух русских слов: «окрошка» и «селедка». Подача окрошки целиком работала на иностранное воображение. В глубокой тарелке горкой лежал салат, в котором отчетливо различались огурцы, яйца и отварной язык, в маленьком запотевшем кувшинчике шипел холодный квас, по трем крохотными мисочкам были размазаны горчица, хрен и сметана. «Селедкой» оказалась, конечно же, селедка под шубой.
– А! Замечательно! Я слышал об этом! Суп, который не надо варить! – обрадовался иностранец, когда официантка при нем налила в тарелку квас из кувшинчика. Он полез маленькой ложечкой в хрен и сунул ее в рот. Хрен тут же выбил слезу из обтянутого морщинками, искрящегося голубизной иностранного глаза.
– Я уже пробовал «борщ» и «котлета по-киевски», – сказал он, счастливо глядя вокруг, и этим, как бы приглашая всех остальных порадоваться своему удовольствию от борща и киевских котлет.
– Не всем нравиться русская кухня, – продолжал он. – Друзья говорили мне: «Луи, тебе не понравиться…», но я решил: «никаких предрассудков»! I am open-minded. I decided to give it a chance2, – развел он руками, словно подчеркивая свое намерение«to be open-minded».
– И как ваше мнение? – спросила Рита.
– Great! Немножко— как это?.. – specific, but great!3 Я думаю, это главное, когда знакомишься с чужой культурой – быть открытым. Поэтому у меня нет предрассудков ни против вас, ни против вашей страны. Я знаю Льва Толстого,