Дикарка для Хулигана. Настя Мирная

что теперь не расхлебаешься.

      Почему он так говорит о себе? Почему считает себя таким ужасным? Что же с ним произошло? Что он сделал? А важно ли это? Я уже сделала свой выбор, так есть ли резон и дальше пытать себя вопросами?

      Вырываюсь из его рук и бросаю чёткий взгляд в бирюзовые глаза.

      – Пусть так. Дай мне тебе помочь. Расскажи.

      – Не хочу, чтобы ты знала, Ди. Кто угодно, только не ты. А сейчас, – устало опустив ресницы, переводит дыхание, – иди в комнату, возьми в шкафу какую-нибудь футболку или рубашку, а я принесу полотенца. Тебя колотит.

      Еле сдерживаюсь, чтобы не закричать на него и не потребовать, чтобы он перестал отмалчиваться, но понимаю, что этим только отдалю его от себя. Раньше я всегда пёрла напролом, чтобы добиться желаемого, но теперь придётся научиться действовать осторожно и деликатно.

      – И аптечку. – высекаю с улыбкой и получаю от Горы усмешку в ответ.

      – Опять будешь меня лечить?

      – Буду. – уверенно кивнув, кладу ладони ему на грудину.

      Он накрывает мои руки своими и дробно выдыхает.

      – И мне этого не избежать?

      – Не выделывайся, Егор. – его улыбка становится шире, а ладони переходят на талию.

      – Чёрт с тобой, Дикарка. Иди в спальню. Переоденься пока, а я сейчас подойду.

      Толкнув дверь, прикрываю её за спиной и включаю свет. Скидываю на пол промокшую до нитки куртку и подхожу к шкафу, но не открываю, окидывая взглядом комнату Егора.

      Она отличается от общего интерьера дома, пусть и с нашим домом имеет мало общего.

      Коричневый, серый и бежевый. Панорамное окно на всю стену. Огромная кровать, заправленная серым покрывалом, шкаф, пара тумбочек. На стенах, кроме часов, картины и пустой рамки ничего.

      – Что же ты за человек, Егор? – спрашиваю у той самой рамки.

      Не просто же так она там висит. Наверняка раньше там была фотография, но почему он её убрал? И почему оставил рамку?

      Набрав в лёгкие побольше кислорода, пропитанного ароматом парфюма, напоминающим море и чёрный перец, открываю шкаф. Накопав в аккуратных стопках футболку, понимаю, что она даже ягодицы не прикроет как следует, поэтому вытаскиваю рубашку и с трудом стягиваю мокрый свитерок, который продолжает липнуть к телу, упорно отказываясь покидать своё место. Кожаные штаны и вовсе вступают со мной в бой, не намереваясь сдаваться. Кожа – это, конечно, офигенски, но вот мокрая кожа – сущее проклятье.

      Не только одежда, но даже бельё и тело мокрые. Капли срываются с волос и скатываются по спине и груди. Если сейчас надену сухие вещи, то и им не избежать той же участи. Понимаю же, что ждать Егора в одних трусах и лифчике не лучшая идея, но обратно свою одежду я уже не натяну. Тяжело вздохнув, беру рубашку.

      – Бельё снимай. – оборачиваясь на голос, замираю.

      – А? – выдаю неосмысленно, глядя на него из-под мгновенно отяжелевших век.

      У меня четыре брата, и я тысячи раз видела их в одних трусах, но сейчас, глядя на Северова, и в груди, и в горле ком разрастается. Давит.