Механическое сердце. История, которая покажется знакомой всем. Дмитрий (Эвангелос) Эммануилович Тзанидаки

ней был размыт, словно кто-то небрежно провел по нему гигантской кистью, стирая краски и оставляя лишь бледные, дрожащие тени. Я видел расплывчатые силуэты спешащих людей, серые контуры домов, мутно-голубое пятно неба. Все это существовало где-то за гранью, куда мне, кажется, никогда не добраться.

      Моя жизнь протекала внутри стеклянного куба. Точнее – внутри стерильной больничной палаты. Но стены ее казались мне прозрачными, как и все вокруг. Я был заперт здесь, в своем хрупком теле, словно бабочка в стеклянной банке. Бабочка с большими крыльями надежды, бьющимися о невидимые преграды.

      Шестнадцать лет. Смешной возраст, правда? Другие в это время штурмуют вершины, влюбляются, дерзят миру. А я… Я слушал шепот собственного сердца. Слабый, прерывистый ритм, похожий на тиканье старинных часов, которые вот-вот остановятся навсегда.

      Не нужно так, Антош, – голос мамы всегда действовал успокаивающе, даже когда она говорила из другого конца палаты. – Доктор Иванов говорил, что тебе нужен покой.

      Мама… Её любящий взгляд, морщинки у глаз, всегда чуть влажные от слез. Она старалась быть сильной, но я видел, как дрожат её руки, когда она поправляла одеяло на моей груди. Она знала. Знала, что время утекает сквозь пальцы, словно песок. Знала, что надежды почти не осталось.

      Мам, я не хочу покоя, – прошептал я, чувствуя, как слова обжигают губы, – я хочу жить.

      Мама опустилась на стул у кровати, взяла мою руку в свою. Её прикосновение было теплым и настоящим в этом призрачном, зыбком мире.

      Ты живешь, Антош. Мы все живем.

      Не так, – я отвернулся к стене, чувствуя, как жжет глаза. – Не так. Как все.

      Мама ничего не ответила. Она просто гладила мою руку, а в тишине раздавался лишь шепот моего больного сердца.

      Доктор Иванов был человеком из стали. Характер у него был под стать фамилии

      – твердый, несгибаемый, как сталь. Впрочем, как и его руки. Руки хирурга, привыкшие держать скальпель, делать то, от чего у других бежали мурашки по коже.

      Антон, – доктор говорил коротко, четко, словно отдавал приказы невидимой операционной бригаде. – Мы получили разрешение.

      Разрешение? – я не понял, нахмурившись.

      На операцию.

      Слово повисло в воздухе, гулко отдаваясь в моей груди. Операция… Сколько раз я слышал это слово, сколько раз мечтал о нем, как о чуде. Операция, которая могла подарить жизнь.

      Но… – мама замерла, в её глазах плескался страх, – это же экспериментальная методика…

      Это шанс, – твердо поправил её доктор Иванов. – Единственный шанс.

      Он говорил о пересадке искусственного сердца. Но не простого, механического насоса, перекачивающего кровь. Нет, это было нечто невероятное, то, о чем писали только в фантастических романах. Сердце, созданное по новейшей биотехнологии, способное не только поддерживать жизнь, но и… чувствовать.

      Страшно? Конечно, было страшно. Мысль о том, что у тебя в груди будет биться неживое, искусственное сердце, пугала. Но еще больше пугал бескрайний океан тишины, который ждал меня.

      Я согласился. Без колебаний. Потому что выбирать было не из чего.

      Очнувшись после операции, я первым делом прислушался к себе. Тишина. Никакого привычного с детства шума, скрежета, боли.

      Работает, – голос доктора Иванова звучал глухо, словно издалека.

      Работает? – прошептал я, не веря своим ушам.

      Твое новое сердце.

      Я с трудом поднял руку, положил ладонь на грудь. Там, под кожей, чувствовалась легкая вибрация. Незнакомый, ровный ритм.

      Оно… не бьется?

      Доктор Иванов усмехнулся:

      Оно работает, Антон. Вот что важно.

      Я провел в больнице еще несколько недель. Долгий, мучительный период восстановления. Но с каждым днем я чувствовал себя все лучше, сильнее. Словно вместе с новым сердцем во мне просыпалась новая жизнь.

      Возвращение домой было похоже на рождение. Мир встретил меня яркими красками, запахами, звуками. Все было таким острым, настоящим, что кружилась голова. Я видел то, чего не замечал раньше: игру света в каплях дождя на стекле, тонкие прожилки на лепестках цветов, узоры изморози на замерзшем асфальте.

      Нравится? – спросил Макс, мой лучший (и единственный) друг.

      Это… невероятно, – прошептал я, не в силах оторвать взгляд от осеннего парка, полыхавшего багрянцем и золотом.

      Мы гуляли по аллеям, вдыхая свежий, слегка морозный воздух. Мне казалось, что я впервые по-настоящему чувствую вкус жизни. Вкус свободы.

      А как оно? – Макс, как всегда, не церемонился, задавая прямые вопросы.

      Что «оно»?

      Ну,