Бог нашептал. Виолетта Винокурова

услышит он ответ или останется глух на те секунды, что будет пребывать в сознании.

      Грузный как медведь, Альбер Рудольфович только вздохнул и достал платок.

      – Всё это очень сложно. Я не могу быть в ответе за всех, но… получается так, что обязан. Это и есть работа директора, но, когда единиц слишком много, я не могу за всеми уследить, поэтому и нужен замдиректора, а за ним и завучи, и учителя, но мы не идеальная машина… Мы тоже допускаем ошибки, но неужто… мы совершили именно такие ошибки?

      Едва ли не задыхался. Кряхтел. Подбородок дрожал. Опора всё менее плотная. Директор завалился на спинку кресла и запрокинул голову.

      – Я здесь буду для того, чтобы узнать, в чём дело, – утвердил Герман.

      Альберт Рудольфович смотрел с неверием. Откуда такие громкие слова? Зачем? А что делать будешь, если ничего не узнаешь? Если смерть ребёнка снова повторится? Если ты не сможешь это диагностировать и пресечь? В чём тогда будет смысл этих пустых и пафосных слов? Хочешь сделать их ложью? Хочешь выставить себя героем? Кем ты хочешь быть, Герман Павлович?

      – Но я не обещаю, – обязательная помарка, – что смогу изменить. Моя работа не в том, что отговаривать людей, а том, чтобы привести их к разрешению проблемы. Иногда людям уход из жизни кажется большим благом, ведь жизнь слишком невыносима и тяжела. Но я понимаю, что для окружающих последствия такой смерти ещё более травматичны, чем естественная смерть. Всё неоднозначно, но я буду стараться, иначе в чём смысл?

      – Спасибо, – выдохнул Альберт Рудольфович. – Но предупреждаю, это будет непросто для всех.

      – Наверное, родители каждый день наведываются?

      – Не каждый, но раз в неделю точно. Несколько учеников уже перевелись от греха подальше. Не могу их судить. Никто бы не захотел, чтобы их ребёнок находился в месте… как говорят? В месте, которое собирает негативную энергию. Говорят ведь, что такие эмоции даже на растения влияют, а тут целый человек – живой организм с живыми клетками, который очень хорошо может… атмосферу пронимать. И вот в такой атмосфере учиться… Едва ли я могу сказать, что это возможно. Не знаю, смог ли я сам на их месте.

      – Я удивлён, что вы можете даже на своём месте, ведь все наковальни падают на вас, вы перед всеми отчитываетесь: СМИ, репортёрами с ютуба, родителями, учениками, и такое крутить в себе каждый день – я бы не смог, это невозможно. Слишком тяжело.

      – Поэтому Тамара Олеговна и не может. Многое на неё одну свалилось. Она и так работала одна, всё второго психолога найти не могли, а тут ей ещё прилетает такое… такие, эти… смерти.

      – Понимаю. Головой понимаю, что это такое. Досталось ей. И вам тоже. Но гнев людей считается праведным.

      – Да уж…

      Тяжеловесность Альберта Рудольфовича с каждым предложением становилась более ощутимой для собеседника. Она давила как гравитационное притяжение Юпитера, такой же большой планеты, как и директор со своими габаритами. Хоть он и не Солнце в солнечной