Любовь моя Ана. Софья Асташова

к дешёвому театральному спектаклю. Ничего более нелепого я в жизни не видела, а фотограф, судя по тому, как у него загорелись глаза, пришёл в восторг. Он быстро достал камеру из сумки, накрутил объектив.

      – Как хорошо, что я взял полтинник, – сказал он. – Полтинник – это то, что нужно. Я хоть и открою диафрагму, но света всё равно маловато – тебе не стоит шевелиться.

      Я уставилась на него.

      – Ну, что стоишь? Вставай!

      – Куда? – спросила я непонимающе.

      Он показал рукой на жёлтую нелепость.

      – В эту икебану?

      – Давай-давай, классно получится. – Он потянул меня за руку: – Давай, иди сюда.

      Даже не спросив, как меня зовут, он уже командовал таким же приказным тоном, каким мама в средней школе заставляла меня играть на скрипке. Я осторожно встала на жёлтую ткань. Потом села на стул. Не знала, куда деть руки. Он направил на меня камеру, будто взял под прицел. Ни вперёд, ни назад не двинуться. Поймана.

      – Раздвинь ноги, – сказал он. – Не бойся, не изнасилую.

      Юбка была узкой и, когда я сделала попытку, как он просил, раздвинуть ноги, поползла вверх. Я тут же встала, чтобы её поправить.

      Он нетерпеливо ждал.

      – Ты что, стесняешься дядю Сашу? Дядю Сашу не надо стесняться.

      Затвор открывался и закрывался с приятным звуком. Я люблю этот звук. Дядя Саша прыгал, нагибался. Подсказывал, что делать и какую позу принять:

      – Да-да, так-так! Покажи мне страсть!

      – Покажи, какая ты кошечка!

      – Расслабься!

      Я смотрела за всем этим со стороны, будто воспарив под потолком. Как это легко – покидать своё тело. Как с сексом, просто ждёшь, когда это закончится.

      – Улыбайся!

      – Не улыбайся!

      Он просил больше изогнуться, выгнуться, изломаться. Гонял меня нещадно. В голове стало пусто, как в желудке – шаром покати. Я послушно выполняла приказы, будто кукла-марионетка. Обхватывала талию и втягивала живот, перекрещивала ноги. Он фотографировал и фотографировал. Беспощадно. Это длилось минут десять, но иногда десять минут – это не просто десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Я знала это наверняка.

      Тыльной стороной руки он отёр пот со лба, убрал камеру в сумку. Я всё ещё стояла в жёлтой декорации.

      – Молодчина, – сказал он, потрепав меня по щеке.

      Я была настолько ошеломлена, что не могла противиться такому фамильярному обращению со стороны незнакомца. В моих глазах он обладал бесспорной властью – камерой, которая могла сделать меня моделью.

      Что это только что было? Моя первая в жизни фотосессия? Для меня это важно, очень-очень важно, но я не шучу, когда говорю, что мне казалось, будто всё это происходило не со мной. Я хотела отмотать время назад и ещё раз проиграть эту сцену на первом этаже пустого музея. Прожить её более осознанно. Интересно, он пришлёт мне фотографии?

      Нарочито элегантно, как джентльмен, он взял меня под руку и потащил вверх по лестнице. Я медленно переставляла ноги. Он громко пыхтел – это было одновременно трогательно и неловко.

      – Меня