Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого. Мария Корелли

такой глубокий интерес, что я почувствовал раздражение и очень обрадовался, когда, повернувшись к графине еще раз, он спокойно сказал:

      – Могу я теперь сыграть вам что-нибудь, миледи?

      Леди Элтон пробормотала что-то в знак согласия и проводила его неопределенным блуждающим взглядом; он подошел к большому роялю и сел за него.

      Я никогда прежде не слышал, чтобы он играл или пел. По правде сказать, я вообще ничего не знал о его талантах, кроме того, что он был великолепным наездником. При первых аккордах я изумленно привстал со стула: мог ли рояль издавать такие звуки? Или в обычном инструменте скрывалась волшебная сила, не разгаданная другими исполнителями? Очарованный, я оглядел всех по очереди. Я увидел, что мисс Шарлотта выронила свое вязанье; Дайана Чесни, лениво откинувшись на спинку дивана, полуприкрыла глаза в мечтательном экстазе; лорд Элтон стоял, облокотясь о камин и закрыв рукою глаза; леди Сибилла сидела возле матери, ее прекрасное лицо было бледно от волнения, а поблекшие черты парализованной дамы выражали вместе и муку, и радость, которые трудно описать. Звуки постепенно то усиливались, то замирали в страстной каденции, – мелодии мешались одна с другой, как лучи света, сверкающие между зелеными листьями; голоса птиц, и журчанье ручья, и шум водопада переливались в них с песнями любви и веселья; вдруг раздались стоны гнева и скорби, слезы отчаяния слышались сквозь стенание ожесточенной грозы; крик вечного прощанья смешался с рыданиями судорожной агонии, и затем мне почудилось, что перед моими глазами медленно поднимается черная мгла, и я увидел громадные скалы, объятые пламенем, и острова возвышались в огненном море, странные лица, безобразные и прекрасные, глядели на меня из мрака темнее, чем ночь, и вдруг я услышал напев, полный неги и искушения, напев, который, как шпага, пронзил мое сердце. Мне стало трудно дышать, силы оставили меня; я чувствовал, что должен двинуться, заговорить, закричать и молить, чтоб эта музыка, эта коварная музыка прекратилась, прежде чем я лишусь чувств от ее сладострастного яда; и тут с сильным аккордом дивной гармонии, лившейся в воздухе, как разбитая волна, упоительные звуки замерли в безмолвии. Никто не говорил – наши сердца еще бились слишком сильно, возбужденные этой удивительной лирической грозой. Дайана Чесни первая прервала молчание.

      – Это выше всего, что я когда-нибудь слышала! – прошептала она с дрожью в голосе.

      Я ничего не мог сказать. Я был поглощен своими мыслями. Это музыка каким-то образом проникла в мою кровь, или, может быть, это было лишь мое воображение и ее вкрадчивая сладость возбудила во мне странные чувства, недостойные человека. Я посмотрел на леди Сибиллу: она была очень бледна, ее взгляд был опущен, руки дрожали. Вдруг я встал, будто меня кто-то толкнул, и подошел к Риманцу, все еще сидевшему за роялем; его руки бесшумно блуждали по клавишам.

      – Вы великий артист! – сказал я. – Вы – удивительный музыкант! Но знаете ли вы, что внушает ваша музыка?

      Он встретил мой пристальный взгляд, пожал плечами и покачал головой.

      – Преступление! – прошептал