Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты. Олег Лекманов

нету ваших

      Единой волною вскинутых,

      Единой волною смытых

      Судеб! Имен!

      Над темной твоею люлькой,

      Димитрий, над люлькой пышной

      Твоею, Марина Мнишек,

      Стояла одна и та же

      Двусмысленная звезда109.

      Если помнить об этих двух обстоятельствах, может быть, не таким загадочным покажется стихотворение Мандельштама, тоже написанное в марте 1916 года:

      На розвальнях, уложенных соломой,

      Едва прикрытые рогожей роковой,

      От Воробьевых гор до церковки знакомой

      Мы ехали огромною Москвой.

      А в Угличе играют дети в бабки

      И пахнет хлеб, оставленный в печи.

      По улицам меня везут без шапки,

      И теплятся в часовне три свечи.

      Не три свечи горели, а три встречи —

      Одну из них сам Бог благословил,

      Четвертой не бывать, а Рим далече —

      И никогда он Рима не любил.

      Ныряли сани в черные ухабы,

      И возвращался с гульбища народ.

      Худые мужики и злые бабы

      Переминались у ворот.

      Сырая даль от птичьих стай чернела,

      И связанные руки затекли;

      Царевича везут, немеет страшно тело —

      И рыжую солому подожгли110.

      Чтобы попытаться лучше понять стихотворение, попробуем дорисовать для себя реальную картинку, стоящую за его начальной строфой. «Мы», упоминаемые в четвертой строке, – это автор стихотворения и его возлюбленная по имени Марина. Эти «мы» долго добираются на санях («розвальнях») «огромною Москвой» – «от Воробьевых гор» и Новодевичьего монастыря до «церковки знакомой» (по-видимому, Иверской часовни, которая фигурирует в тогдашнем стихотворении Цветаевой, обращенном к Мандельштаму: «Часовню звездную – приют от зол / Где вытертый от поцелуев – пол»)111. Мимо лирического субъекта и его возлюбленной проплывают храмы допетровской постройки, а еще герой время от времени, возможно, задремывает. Сравните, во всяком случае, с описанием долгой поездки в стихотворении Мандельштама 1911 года:

      Как кони медленно ступают,

      Как мало в фонарях огня,

      Чужие люди, верно, знают,

      Куда везут они меня.

      А я вверяюсь их заботе,

      Мне холодно, я спать хочу,

      Подбросило на повороте,

      Навстречу звездному лучу.

      Горячей головы качанье

      И нежный лед руки чужой,

      И темных елей очертанья,

      Еще невиданные мной112.

      Допетровская московская архитектура и спутница по имени Марина рядом провоцируют полусонное (?) сознание героя совместить московскую современность с давно прошедшими эпохами, причем древнерусские реалии далее в сознании героя и, соответственно, в стихотворении причудливо тасуются и видоизменяются. Лучше и компактнее всех исследователей цепочку прихотливых мандельштамовских ассоциаций восстановил

109

Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1 / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М., 1994. С. 265–266.

110

Альманах муз. Пг., 1916. С. 113. Подробней об этом стихотворении см.: Гаспаров М. Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995. С. 300–301.

111

Из стихотворения «Из рук моих – нерукотворный град…», датируемого 31 марта 1916 года (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. С. 269).

112

Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 20.