Вдыхая тень зверя. Евгения Якушина

а тут ещё Катерина позвонила и попросила приехать к ней на дачу. Она хуже Пинкертона! Сразу поняла, что у меня что-то случилось, и мне весь вечер пришлось выкручиваться. Не мог же я ей сказать, что ты сидишь в Бутырке, и тебя того гляди расстреляют как врага революции! Утром я вернулся в Москву, и мы с Берманом отправились к Дзержинскому, но того не оказалось на месте, и нас встретил его секретарь Ксенофонтов30. Этот тип всячески пытался нас выставить, так что Якову Александровичу пришлось ему недвусмысленно намекнуть, что отсутствие должного уважения к председателю Московского революционного трибунала по меньшей мере недальновидно. Ксенофонтов экивок понял, но ещё долго выкаблучивался и, лишь убедившись, что мы не уйдем, пока не выясним своего вопроса, соизволил-таки запросить о тебе в Бутырской тюрьме. И тут выяснилось, что тебя несколько часов назад освободили.

      – Так кто же приказал меня освободить? – спросил Руднев.

      – Не знаю, – пожал плечами Никитин. – Ксенофонтов заявил, что не в курсе, а в Бутырке сказали, что не уполномочены разглашать эту информацию. В конце концов, Дмитрий, какая теперь разница? Радуйся, что всё благополучно закончилось!

      Дмитрий Николаевич несколько секунд молча смотрел на своего университетского товарища, а потом взорвался:

      – Радоваться?! – заорал он. – Ты предлагаешь мне радоваться?! Может, мне ещё из благодарности в ноги кинуться твоим ВЧК и ревтрибуналу?! Меня, ни в чём не повинного человека, в карцер заперли! И я должен теперь радоваться?!

      Арсений Акимович потупился и принялся суетливо перебирать руками.

      – Дмитрий, я всё понимаю… – начал он, но Руднев его перебил.

      – Ни черта ты не понимаешь! Ты не можешь понять! Не можешь!

      – Дмитрий Николаевич, Арсений Акимович не виноват в ваших злоключениях, – попытался вмешаться Белецкий, который до того безмолвно и неподвижно, словно статуя, подпирал подоконник.

      – Молчи, Белецкий! – гаркнул на него Руднев. – Молчи!.. А ты, Арсений, раз ты всё понимаешь, объясни мне, что такого плохого я сделал твоему пролетариату? Что?! Почему вдруг вы – большевики – натравили на меня озверелых мужиков, убедив их, что я и подобные мне во все времена были причиной их бед и горестей?! Мои предки ещё со времён Рюриковичей служили России, не жалея живота своего! Мой прапрадед-генерал на Бородинском поле голову сложил вместе с простыми солдатами. Прадед на стенах Баязета ноги лишился. Дед в Инкерманском сражении артиллерией командовал. Отец Алтайские земли изучал и сгинул в экспедиции. Все они во славу отечества жизнь свою прожили! Так за что же вы их теперь проклинаете?! А меня за что, Арсений? За то, что картины писал? Или за то, что помогал ловить преступников?! Бог свидетель, ни душегубов, ни жертв я никогда по сословиям не делил! Так в чём же моё преступление перед народом, перед вашей советской властью, будь она проклята?!

      Никитин не отвечал. Он смотрел в сторону, кусая губы и нервно ломая пальцы.

      Белецкий

30

Иван Ксенофонтович Ксенофонтов (настоящая фамилия – Крайков) – российский революционер, большевик. Окончил 2 класса начальной школы. С момента образования ВЧК состоял секретарём её главы Феликса Эдмундовича Дзержинского. С марта 1919 по апрель 1921 года был заместителем Дзержинского и, одновременно, председателем Особого трибунала ВЧК.