Двум смертям не бывать. Светлана Успенская

к тому, чтобы начать собственную игру. Собственная игра – вот что будет заключительным аккордом ее долгой педагогической карьеры. А потом… Прости-прощай, вонючий детский дом, тупые дети алкоголиков и наркоманов, в головы которым она без особого успеха уже двадцать пять лет прилежно вдалбливает разумное, доброе, вечное… Сколько она запросит за него? Да уж наверняка не продешевит! Она прекрасно знает цену этому ребенку! Осталось только узнать, кто еще даст столь высокую цену за него…

      В субботу – самый важный день недели – в старом доме возле Никитских ворот, в коммунальной квартире на пятом этаже, было, как всегда, шумно и весело.

      – Сука, тварь! – неслось из комнаты возле кухни. Это лениво, по привычке ссорились супруги Богушевские – вчера у главы семьи была получка, и сегодня жена выбивала из него скалкой оставшиеся гроши.

      Цыганистый мальчуган лет девяти тоскливо колотил босой пяткой в дверь туалета, где тускло светилась лампочка и на толчке седой старик Иван Филимонович, бывший вертухай с зоны, глухой как тетерев, тщательно выуживал из газеты последние политические известия.

      – Мамка, ссать хочу! – орал цыганёнок скорее из принципа, чем из желания отправить естественные надобности.

      – Заткнись! – отвечала ему мать, грудастая цыганка с младенцем наперевес, жарившая на кухне нечто невероятно вонючее.

      – Открой! – продолжал надрываться цыганёнок, атакуя дверь.

      Из комнаты Людки-хохлушки, неудачливой шлюхи с Тверской, доносились выразительные стоны. У Людки был клиент, причём клиент важный, постоянный, и девушка отрабатывала свои деньги на все сто, тоскливыми завываниями имитируя любовный восторг.

      В ванной многодетная тётя Кланя стирала белье на своих шестерых детей. Сегодня была ее очередь стирать, и, пока на плите кипятилось постельное белье, женщина ожесточённо тёрла обмоченные детские штанишки.

      В своей крошечной комнатушке, крайней в коридоре, сидела, тихо сложа руки на коленях, безвредная старушка Берта Ивановна с блаженной улыбкой на лице. Берта Ивановна праздновала субботу.

      Кто не знает, во время Святой субботы правоверным иудеям запрещена какая бы то ни было работа. Берта Ивановна с утра сидела голодная, потому что по правилам иудеям нельзя даже приготовить себе завтрак. Теперь старушка мучительно размышляла, дозволит ли ей Яхве закурить сигарету или это тоже строжайше запрещено. Уже не первую субботу Берта Ивановна напрасно боролась со своей пагубной привычкой. Каждую субботу она твёрдо решала бросить курить, потому что после смерти ее четвёртого мужа празднование субботы превратилось для нее в пытку. И, как на грех, именно после смерти ее четвёртого, любимого мужа она стала такой набожной.

      Берта Ивановна прислушалась. Равномерный стук пяткой в коридоре стих – сын цыганки Марины наконец выкурил старого вертухая из туалета. Тишину прорезала резкая трель дверного звонка. Два длинных, два коротких… Это к ней.

      Берта Ивановна совсем не выжила из