Проза жизни. Юлия Федорова

был молод и худ, с полупрозрачной бородой и задорно-лохматой стрижкой. Глаза как у бассет-хаунда, но веселые, незабудкового цвета. Павел Петрович начал хватать батюшку за рукав, ловить умоляюще взгляд и совать под нос записку.

      – Ого, вот это рвение! – рассмеялась батюшка. – Что тут у нас? За кого помолиться? Ну, сейчас поздно уже, разве что к вечерней службе… нет? Что ты головой мотаешь?

      Наконец взял из руки Баженова записку, прочитал, нахмурился.

      – Помогите, мне срочно нужно вернуть голос? Эх, брат, так я ведь не Николай Чудотворец… Ну вот что. Помолюсь за тебя, а ты иди свечку поставь Чудотворцу-то, да подумай, зачем тебе такая неприятность выдалась. Да не мотай головой, не мотай, что тебе остается, кроме смирения? Ну, аптека тут за углом есть, купи какие-нибудь пастилки для рассасывания. Господу в его чудесах тоже помогать надо. А то – хочешь, посиди вместо меня на исповедях сегодня? Послушаешь молча, ты как раз сегодня отличный слушатель! Нет? Да шучу я, шучу. Будь здоров!

      Батюшка ушел, а Павел Петрович в изнеможении опустился на скамью. Кто такой Николай Чудотворец, он более-менее имел понятие, но где его искать в храме, где ставить свечку – не представлял. Да и пытаться без голоса купить свечку у строгой тетушке в церковной лавке не хотелось. «Посижу пять минут да пойду, правда, аптеку искать. Что я так разворобьился? Подумаешь, ангина. Попшикаю, сосалок каких-нибудь куплю, нормально все будет».

      Рядом на скамейку грузно опустилась женщина, зашуршала болоневым плащом, засуетилась, выпутываясь из шарфа, вздохнула. Павел Петрович глянул на нее и подвинулся на полметра: он не любил вторжений в свое личное пространство, и сам старался к чужим не прижиматься. Поэтому и ходил в основном пешком.

      – Уфф… Не успела на службу нынче, представляете? – внезапно обратилась женщина к Баженову с такой непринужденностью, будто продолжила прервавшийся недавно диалог.

      Баженов выпучил на нее глаза. Видимо, в этом незнакомка усмотрела готовность внимать каждому ее слову, и охотно затараторила: