Неправильный красноармеец Забабашкин. Максим Арх

битве можно, только если мы сумеем победить врага не числом, а умением. А для этого нам необходимо, невзирая на свои желания, броситься в омут с головой. Я был на это готов. Воронцов тоже. Красноармейцы же, чуя опасность, лишний раз рисковать головой не хотели. А раз так, то брать их с собой рискованно. Дело предстояло серьезное, и иметь в помощниках тех, на кого нельзя рассчитывать в трудную минуту, по меньшей мере глупо.

      «Слишком много надежд все мы возлагаем на эту засаду, чтобы рисковать провалом из-за нерадивых помощников», – с сожалением вздохнул я и как можно культурнее сказал:

      – Хрен с вами, дорогие товарищи. Обойдёмся без вас.

      Однако моего демократичного настроя Воронцов не разделил. Он неожиданно крикнул:

      – Отставить! Равняйсь! Смирно!

      И когда все мы вытянулись по стойке смирно, толкнул небольшую речь.

      В ней он в двух словах описал сложившееся на фронте положение и, всуе упомянув матерей двух нерадивых бойцов, поинтересовался:

      – Кто хочет и желает уклоняться, саботировать приказ командования и стать врагом народа? Шаг вперёд!

      Разумеется, такой подход возымел ожидаемый эффект, и никто никуда шагать не собирался. Более того, и Садовский, и Зорькин сделали вид, что вообще не понимают, о чём идёт речь, ибо они всегда готовы с радостью выполнить любой приказ командиров.

      Их вмиг изменившееся поведение было понятно. В настоящий момент за трусость и саботаж приговор один – высшая мера социальной защиты. Расстрел. Ведь в таком сложном положении, как сейчас, оказались не только части нашей дивизии, но и в целом большинство советских войск на Западном фронте. И разумеется, в таких тяжёлых и сложных условиях, когда враг прёт по всем направлениям, ни о какой демократии и свободе волеизъявления речи в армии и быть не могло.

      Но всё же одно дело размышлять над тем, как должно быть, а другое – как оно есть в жизни.

      Именно поэтому, на всякий случай, оставаясь на месте, чтобы не быть неправильно понятым, негромко, чтобы услышал только лейтенант ГБ, прошептал:

      – Товарищ Воронцов, да зачем нам такие вояки? Зачем те, на кого нельзя рассчитывать в трудную минуту? Струсят и подведут. Отправь их в окоп, а мы сами без них справимся.

      Тот повернулся ко мне и прошептал в ответ:

      – Не волнуйся. Никто не струсит. Никто не подведёт. Просто они устали.

      С ним я был, в общем-то, согласен. Бойцы действительно устали. События последних дней буквально вымотали всех нас, но тем не менее нехороший осадок на душе у меня после этого разговора остался.

      И естественно, после такого разговора с лейтенантом госбезопасности Зорькин и Садовский в назначенное время прибыли к железнодорожному депо. Они безропотно исполняли приказы, помогая грузить снаряды и мины в повозку, но чувствовалась незримая стена, которая словно бы выросла между нами.

      Но что я мог поделать? Война. Тут не место для дебатов. Тут дело делать надо. Мало ли кто что хочет, а кто что не хочет. Тут Воронцов прав, есть