До третьих петухов. Василий Шукшин

всегда почти хватало. Ничего.

      Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:

      – Да нет, там в общем-то хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы – в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили. Жрать тоже хватало… А один раз фокусник приезжал. Вот так берёт стакан с водой…

      Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили «хм», «ты гляди!», пытались сами тоже что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что прибавлять к ним.

      – А насчет охраны строго?

      – Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там совсем почти одни оставались.

      – А бегут?

      – Мало. Смысла нет.

      – А вот говорят: если провинился человек, то его сажают в каменный мешок…

      – В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился… И то уркаганов, а нас редко.

      – Вот жуликов-то, наверно, где! – воскликнул один простодушный парень. – Друг у дружки воруют, наверно?..

      Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на Степана.

      – Там у нас строго за это, – пояснил Степан. – Там, если кого заметют, враз решку наведут…

      Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку… Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в туеске – праздник случился нечаянно, хозяева не успели подготовиться. Сели к столу затемно.

      И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивая друг друга, смеялись… Степан сидел во главе стола, поворачивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им доставил удовольствие, позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться… И чтоб им было совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда только что прибыл:

      Прости мне, ма-ать,

      За все мои поступки,

      Что я порой не слушалась тебя-а!..

      На минуту притихли было; Степана целиком захватило чувство содеянного добра и любви к людям. Он заметно хмелел.

      Х, я думала-а, что тюрьма д это шутка,

      И этой шуткой сгубила д я себя-а! —

      пел Степан.

      Песня не понравилась: не оценили чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их.

      – Блатная! – с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, который считал, что в тюрьме – сплошное жулье. – Тихо вы!

      – Чо же, сынок, баб-то много сидят? – спросила мать с другого конца стола.

      – Хватает.

      И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там несладко.

      – И вить дети небось пооставались.

      – Детей – в приюты…

      – А я бы баб не сажал! – сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок. – Я бы им подолы на голову – и ремнем!

      – Не