Последние саксонцы. Юзеф Игнаций Крашевский

примется за это? – спросил Брюль. – Между двумя такими врагами слабому идти… его раздавят.

      Король поглядел на него, ища совета.

      – Гм? – муркнул он.

      – Епископ Каменицкий, по правде говоря, рекомендуется, – прибавил Брюль.

      При воспоминании о Красинском лицо короля заволоклось тучкой, не отвечал ничего.

      – Ты знаешь, – начал он, отдохнув, меняя немного направление, – что я только не делал для примирения вас всех! Чарторыйские и тебя преследуют.

      – Вздохнуть мне не дают, но при опеке вашего величества ничего мне сделать не могут, только грязью бросают в меня, а их купленные писаки преследуют меня пасквилями.

      – Знаю, знаю, – прервал король, – прикажи палачу сжечь их на рынке, разрешаем тебе. Неблагодарные.

      – О, этот Трибунал, этот Трибунал не обойдется без кровопролития, – доложил Брюль, который разогревался.

      Вдруг Август III опустил голову

      – Ты послал в Дрезден? – спросил он.

      – Каждый день посылаю, – воскликнул министр.

      – Театр готов будет?

      – Днем и ночью его заканчивают, – заверил Брюль.

      – Галерею привезли из Кёнигштейна?

      – Вся уже в Дрездене, – заверил министр. – «Мадонна» на своем месте.

      Король, слушая, сложил руки.

      – Когда же я наконец, стосковавшийся, увижу шедевр божественного мастера! – воскликнул он жалобным голосом. – Она не раз мне снилась в небесном свете надо мной. Я чувствовал её, а глаз поднять не смел. Его руку направляли ангелы, когда он её рисовал.

      Когда он это говорил, голос его дрожал, и, понизив его, задержанный какой-то мыслью, замолчал. Ему показалось, что Брюль, который также имел галерею, мог быть завистлив. Хотел обрадовать верного слугу.

      – Но и у тебя, мой достойный Брюль, – сказал он, – есть очень красивые картины и, я надеюсь, у тебя ничего из них не пропало.

      – Ничего, – отпарировал министр.

      – Этот Дитрих, – рассмеялся Август веселей, – хоть чудесно копирует мастеров, но на Рафаэля не посягает, это было бы святотатство!!!

      – Дитрих все-таки необыкновенный художник, – отважился добавить Брюль.

      – Я его тоже ценю! – сказал король. – Хо! Хо! Но пусть придерживается голландцев…

      И разговор вновь перешёл на отъезд короля.

      – Варшавы жалеть не будем, и вздыхать по ней, – сказал министр.

      – Лесов и в Саксонии уже не меньше, – сказал Август.

      – А наши буки, ваше величество…

      – А их дубы? – ответил король.

      Стоявшие за дверями могли подумать, что там была речь и совещание о крупнейших задачах европейской политики, потому что не знал, может, никто, в какой малой дозе Август III сносил важные вопросы.

      Для них все-таки служил ему этот Брюль.

      Он отгонял от себя эти тривиальные заботы, которые, сбытые сегодня, завтра возвращались. Для него они не имели значимости. Он по милости Божьей был назначен, чтобы два государства старались сделать его счастливым за то, что он замечательно, величественно их представлял.

      Его мучила