Руки Орлака. Морис Ренар

ко всем движениям и стонам спящего.

      Ей сделалось не по себе.

      Все еще находясь под впечатлением от разговора с Серралем, озабоченная предстоящим возвращением на улицу Гинемера, молодая женщина чувствовала себя подавленной и несчастной, а в темноте к этому ощущению примешивалось нечто гнетущее и коварное.

      Еще не до конца сбросив оковы сна, Розина Орлак вслушивалась в звуки ночи.

      Стефен приглушенно вскрикивал. Затем стало слышно только его прерывистое, учащенное, хриплое дыхание.

      Из его комнаты шел слабый свет. Розина решила, что у него тоже зажжен ночник. Она осторожно выбралась из постели и, едва касаясь паркета голыми ступнями, на цыпочках подкралась к двери.

      Там она вся напряглась, чтобы сдержать восклицание – восклицание, которое, вероятно, окончательно бы ее разбудило…

      Ибо разве могла она поверить в реальность того, что в этот момент наблюдала?

      Стефен стоял на коленях прямо на кровати – судя по всему, пребывая в полной прострации. Ночник не горел, тем не менее некий источник света озарял комнату.

      Свет шел от тусклого пятна, зависшего в воздухе посреди комнаты, прямо напротив Стефена, недалеко от его лица. И в этом пятне, похожем на расплывчатую округлую луну, что-то двигалось. В нем перемещались какие-то неясные фигуры. Затем они обрисовались отчетливо, сложившись в живую картинку.

      То словно был мозг в разрезе – можно было даже видеть мысли человека! Мозг Стефена, проецирующий кошмар!

      Жуткий кошмар.

      В святящемся пятне возник рояль на эстраде. Рядом стоял мужчина, облаченный в вечерний фрак. И это был Стефен, с безгранично печальным лицом. Он отвесил поклон невидимой аудитории, сел за рояль, поднял крышку. Но клавиатура не состояла из черных и белых клавиш…

      Клавиатуры теперь не было видно: был виден лишь он – он и его руки пианиста; все остальное исчезло. Руки Стефена лежали на клавишах, но что представляли собой эти клавиши, уже невозможно было понять. Правая рука вырвала одну – нож с кольцом на рукоятке!..

      Теперь был виден лишь этот нож в его руке; все остальное исчезло. Рукоятка ножа была помечена неким «X». Рука Стефена сжала рукоятку…

      Теперь было видно лишь лезвие ножа; все остальное исчезло. Это было хорошо отточенное, острое лезвие. Но вот оно покрылось некой субстанцией. Капля за каплей с него стекала какая-то ярко-красная жидкость…

      Рука исчезла. Нож сверкнул, сократился, стал острым стальным угольником, вырисовывающимся в обрамлении узкой рамы. И в круглом отверстии этой гильотины – голова…

      Теперь была видна лишь голова, охваченная деревянным ошейником; все остальное исчезло. У этой головы было гримасничающее лицо Стефена.

      Раздался скорбный вопль. Одержимый выкручивал себе на кровати руки.

      – Стефен! Любимый!

      Розина со страстной нежностью принялась покрывать его поцелуями. Он весь горел в лихорадке… Но тут их окутал мрак, – должно быть, голос Розины разбудил спящего и прогнал зловещий сон, ибо светящийся фантазм рассеялся.

      Одна за другой загорелись лампочки