Клинок Смерти. Осколки. Сергий Бриз

чего тут глотку дерёшь? Путейца обидел, инвалида. Что молчишь, морда кулацкая?

      Метсиев овцой прикинулся, приложил руки к своей груди, лепетал:

      – Что ж мне теперь смотреть, как к дочери моей пристают? Тепереча при Советской власти, я, значит, заступиться права не имею за дитя своё родное?

      Денис стоял, испугавшись патрульных, утирал рукой свой разбитый нос. Анна зашла за спину Тимофея, ухватилась рукой за его пальто. Один из патрульных кивнул головой в сторону Анны, спросил у Метсиева:

      – Эта, что ли дочь твоя?

      Метсиев играл хорошо роль заботливого отца, змеюка был ещё тот и, кивая головой, плакался: – Она самая, что ни есть родная, – затем он, пустив слезу и промямлил дочери: – Анечка, доченька моя, подойди родненькая к батюшке своему.

      Анна с дрожью в голосе ответила:

      – Спасите меня. Упаси Господи от отца такого. Не пойду я к извергу этому.

      Тимофей, понимая положение дела, жёстко и уверенно произнёс, подводя ситуацию к финалу, врал, не моргнув глазом:

      – Нюра она, Аркадьева, жена моя и никуда она, без ведома моего, не пойдёт, а это отец её кулак недобитый, хотел жену мою назад к себе забрать.

      Тимофей, ковыляя, пошел, рука об руку с Анной в сторону паровоза, за ним пошёл машинист Гаврила.

      Остатки любопытных зевак, разбрелись по сторонам, а Метсиев стоял с сыном своим Денисом и, глядя в след Анне и Тимофею с лютым злорадством произнёс:

      – Нашли друг друга, хромой и глухая.

      Глава 3

Эпизод 1

      1920 год. Лето.

      Солнце пряталось за лес, устало склоняло голову на пушистые лапы елей, смотрело на белянки домов перед сном, пряталось на ночь на отдых, раздувая свои щёки, отдававшиеся красным закатом по небу, ещё не ночным, но уже с блеском первых звёзд. Сумерки окутывали дома, в которых зажигались, тусклыми огоньками печали керосиновые лампы.

      Купол церкви возвышался над селом Студёное, сиротливо, без креста, с надписью на воротах храма «Сельский клуб», где, напротив, над крыльцом Сельского совета смеясь, играло кумачом крови знамя свободного Пролетариата.

      В третьем доме от леса света было много, в доме играли свадьбу. Во дворе кухарили три женщины у летней кухни под навесом, где на печке голландке докипал в чугунах картофель и на двух сковородах шелестели жиром гуси.

      В самом доме, за длинным столом сидели селяне на двух лавках, поставленных вдоль стола с обеих сторон. За торцом стола на двух старых стульях сидели жених и невеста.

      Свадьба была простая. Народу на ней было ровно столько, насколько было угощения. Народ на ту пору ещё в разброде жил. То красные, то зелёные, ну, в общем, полная цветовая палитра по лесам и дорогам растекалась. Не было толкового единства во мнениях относительно с кем продолжать своё существование этому народу.

      Советская власть приняла кумач красным цветом своей победы и цеплялась своими мозолистыми руками за всё, что можно было удержать при себе. Вот и свадьбу справляли все одного цвета, Красные. Народ не жировал, но вот гусей экспроприированных у зажиточных мирян из зареченской деревни приобщили