И один в поле воин. Юрий Петрович Дольд-Михайлик

комната, проводите туда герра Миллера, а я тут кое-что закажу.

      Убедившись, что машина с пьяными солдатами отъехала, Лютц и Миллер поднялись в комнату Генриха. Убежала к себе и Моника. Слезы обиды еще дрожали на ее ресницах. Пробегая мимо Генриха, она на ходу быстро бросила спасибо! – и исчезла за дверью.

      Генрих подошел к буфету.

      – Пришлите мне в номер бутылку хорошего коньяка, попросил он мадам

      Тарваль, и, отсчитав деньги, прибавил, – а это за скотов, которых я выгнал.

      Ведь они вам не заплатили.

      Мадам Тарваль замахала руками.

      – Что вы, что вы! Я и так перед вами в долгу!

      Не слушая возражений мадам Тарваль, Генрих перегнулся через стойку и сам бросил деньги в кассу.

      Когда он направился к себе, к нему подошел один из посетителей ресторана – француз.

      – Разрешите, мсье офицер, выпить за человеческое благородство! – поклонился он Генриху.

      Все присутствующие поднялись с бокалами в руках.

      Генрих повернулся к стойке, взял из рук мадам Тарваль фужер с вином и поклонился присутствующим.

      Все дружно выпили.

      Генрих вышел.

      Минут за двадцать до отхода поезда, когда Курт уже сносил вещи своего шефа в машину, Генрих зашел в ресторан попрощаться с хозяйкой и Моникой.

      – Я на неделю уезжаю в отпуск и хочу попрощаться с вами и мадемуазель.

      – О, это очень любезно с вашей стороны, мсье барон. Приезжайте поскорее. Мы будем ждать вас, а Монику я сейчас позову.

      Попрощавшись с Генрихом, мадам Тарваль пошла разыскивать дочь. Генрих присел к столику. Прошла минута, другая, а Моники все не было. Наконец, когда Генрих потерял надежду ее увидеть, девушка появилась.

      – Вы хотели меня видеть, мсье фон Гольдринг? – сухо спросила она.

      – К чему такая официальность? Чем я провинился перед вами, что вы не хотите даже взглянуть на меня?

      Девушка стояла, опустив глаза, бледная, хмурая.

      – Наоборот, я очень благодарна за ваш рыцарский поступок…

      – Я уезжаю в отпуск и зашел проститься с вами.

      – А вы уже попрощались с дамами, в обществе которых так бурно отметили получение новых погон и «Железного креста»?

      В подчеркнуто-равнодушном тоне, каким был задан этот вопрос, прорывались нотки горечи.

      – Моника, хорошая моя наставница, да ведь я их даже не разглядел! Как только они явились, мы с гауптманом Лютцем ушли домой.

      – Вы оправдываетесь передо мною?

      – А вы словно упрекаете меня…

      – Я упрекаю на правах учительницы, – впервые за все время улыбнулась Моника

      – Ну, а я оправдываюсь на правах ученика. Так какие же наставления дадите вы мне на время отпуска?

      – А разве вам нужны мои наставления? Ведь вы едете к своей названной матери и… сестре. Они, верно, хорошо присмотрят за вами.

      – Почему вы запнулись перед словом «сестра»?

      – Я не представляю, как можно называть сестрой незнакомую девушку. Вы же сами говорили, что видели ее, когда были семилетним