Море Хард. Ник Аппель

ли, садомазохизм очень близок традиционной русской культуре. Но никогда они друг с другом не ассоциируются.

      Тут я удивлённо поднял бровь. Может чересчур ненатурально.

      – Да, многие удивляются. Смотрите. Горчица, кусачий ядреный квас, кулачные бои, баня, прыжки в снег, купания в проруби. Ну и в целом равнодушное, пренебрежительное отношение к телу, здоровью и жизни. Особенно у мужчин. Тело неминуемо разрушается. И если ты демонстративно ускоряешь процесс – это лишь подчёркивает твоё бесстрашие перед экзистенциальным ужасом. Что порождает небывалую радость, чем просто синдром отнятия. Он тоже приятен, но не так, как безмятежность перед лицом разложения.

      – Что же вы исследуете?

      – Исследуют сами гости. Мы лишь помогаем. Пределы собственных возможностей и желаний. Это, позволю себе банальности, выход из зоны комфорта и долгий путь за её пределы до тех пор, пока ты не забудешь того старого себя, который был слишком привязан к плюшевым приятностям. И в диком лесу дискомфорта ты сам станешь диким и зубастым зверем. Если готов. Это и исследуется – насколько ты к тому готов.

      – Но для чего?

      – Видите ли, нынешний цивилизованный мир не приемлет насилия. Даже не столько физического, а насилия над личностью. А без шрамов, выбитых зубов, боли и страданий, без драк не вырасти, не выломать маленького и тихого себя изнутри. Мы меняем фундамент. Но настоящий дикий мир слишком рискован и опасен. Мы сохраняем безопасность жизни и психики наших гостей.

      – Бойцовский клуб?

      – Как у того графомана-украинца с психическим расстройством? Совсем чуть-чуть похоже. Он подсмотрел лишь кулачные бои. А инструментов перерождения куда больше.

      – А это правда, что вы тут людей на неделю в камеры депривации под кислотой запихиваете?

      Он засмеялся как-то неестественно, без улыбки и мимики, одним лишь звуком изнутри гортани.

      – Для такого и ехать далеко не надо – в любом городе тебе организуют. Здесь всё-таки немного другое.

      – Я ничего не понимаю. – говорю.

      Весьма неприятное чувство, надо сказать. Когда ты не можешь попутно с беседой быстро заглянуть в текст, посмотреть какое-то слово, историю вопроса, глянуть профиль собеседника. Как инвалид какой-то. Начало цифровой ломки? Я уже хочу выйти, мне подобный мазохизм не доставляет удовольствия.

      – А у вас тут всем нельзя пользоваться связью? Или ограничения только для пришлых типа нас?

      Он достал какую-то винтажную штуку, как из фильмов про войну на Урале, древний коммуникатор.

      – У нас и постояльцев есть рации. Связь с внешним миром доступна только в специально оборудованных помещениях. Мы как раз к ней подошли.

      Ничего особенно и не показали. Будто бы не мы осматривали мир дикой похоти, а нас рассматривали.

      Зашли мы все вместе в избушку-сруб на отшибе. Внутри одна комнатка с кабинками из тканых перегородок и скамейками. На одной из них лежала наша камера, та единственная, которую разрешили внести. Я быстро глянул, что прячется за занавесками