Конец Смуты. Иван Оченков

сны мне снятся всегда со значением, причем значение это не всегда понятно. Помню как-то, матушка-герцогиня привиделась перед встречей, и я смог ее узнать, а то бы конфуз приключился. Последнее время мне снится исключительно земский собор. Знать бы еще к чему. Может быть, чтобы намекнуть, что все сделал не так? Не знаю. Но, как говорится, делай что должно, и будь что будет!

      Вообще-то я и так прекрасно помню все, что происходило на том соборе, но сны показывают мне все происходившее как бы со стороны. Вот Вельяминов тащит меня за руку к насмерть перепуганным боярам и митрополиту. Есть, конечно, люди и попроще, но они стараются жаться по краям и не отсвечивать. Вот дьяк объявляет собравшимся, что тянуть далее не получится и надо что-то решать. Бояре жмутся друг к другу и стараются сделать вид, что их тут нет. Наконец, Иван Никитич Романов не выдерживает и начинает говорить, постепенно возвышая голос почти до крика:

      – Вот что, люди, я вам скажу! Нет более времени думать, а посему предлагаю вам избрать на московский престол королевича Карла-Филипа! А покуда он из Швеции приедет, то пусть местоблюстителем царства побудет его родственник князь Иван Жигимонтович Мекленбургский. Он и воровским казакам нас в обиду не даст, и державу не позволит разорять…

      – Правильно! – начинают кричать сторонники шведского принца, и крик их постепенно подхватывают остальные. – Пусть царствует королевич, только сперва пусть православие примет!

      – Послушайте меня, – поднимаю я руку, и шум мгновенно смолкает, – к великому моему горю, получил я известие о том, что королевич тяжко заболел! Не ведаю, жив ли он сейчас, ибо от Стокгольма до Москвы путь не близкий. А потому король шведский извещает вас, что брат его царем вам быть не сможет, о чем мне только что гонец его сообщил. Простите меня, бояре, и ты прости, владыко: не думал я, что так дела сложатся…

      Наступившая тишина настолько осязаема, что ее, кажется, можно резать ножом. Вот ко мне подходит с серьезным лицом Вельяминов и начинает что-то говорить…

      И тут я просыпаюсь от того что возок остановился. Открываются двери, и мое царское величество под руки выводят из возка самые знатные из случившихся на поле бояр. После ночного бдения в монастыре спать хочется невозможно, но я стряхиваю с себя оцепенение. Сейчас бы снегом умыться, сразу бы полегчало, но невместно. Еще хочется погнать пинками обступивших меня бояр, но тоже нельзя. Пока нельзя.

      – Коня!

      – Коня государю! – кричит во все горло Никита Вельяминов и мне подводят статного аргамака.

      Расстегнув богатую соболью шубу, крытую драгоценной парчой, вскакиваю в седло, проигнорировав пытавшихся меня подсадить бояр. На коне я чувствую себя куда лучше, чем в наглухо закрытом от внешнего мира возке. То есть в нем, конечно, имеются окошки, но они забраны тканью, сквозь которую ничего толком не видно, а открывать занавески невместно, да и самому не хочется смотреть на мир украдкой. Вместо привычного рейтарского камзола на мне теперь надет нарядный зипун из тонкого сукна, подбитый ради холодного времени мехом.