Конец Смуты. Иван Оченков

на душе жить, и удавился. С той поры поле здешнее Поганым и зовут.

      – Дядька Ефим, а ты царя видел? – продолжал расспрашивать неугомонный Федька.

      – И ты завтра поглядишь: сказывают, как с богомолья вернется, заедет на поместную конницу поглядеть. Спи давай, неслух!

      На следующее после прибытия утро затрубили трубы, и дворяне и дети боярские, помолясь богу и снарядившись, выехали на смотр. Вот тут Федору было на что посмотреть: многие помещики, еще вчера выглядевшие не лучше любого крестьянина, вытащили из сундуков богатые одежды и блестящие брони, сели на чистокровных аргамаков и красовались пред сотоварищами пышным видом. Другие, напротив, остались в чем были, надев поверх драных зипунов худые тягиляи, оседлали неказистых лошаденок, а то и вовсе стояли пешими, потупив взоры от стыда за свое убожество. Таких как дядька Ефим и Федька «середняков» было явное меньшинство. То есть немало было тех, кто беднее, и значительно больше таких, что выглядели куда богаче.

      Тут еще раз прогудели трубы, и на поле выехали несколько богато одетых бояр верхом в сопровождении закованных в железо ратников.

      – Гляди-ка, – пихнул Федьку кулаком в бок Ефим, – князь Пожарский сам приехал! Сказывали – недужится ему, а вишь ты, не утерпел.

      Новик во все глаза уставился на прославленного воеводу, но тот быстро проскакал мимо, окруженный со всех сторон свитой. Тем временем начался смотр, несколько бояр с дьяками, держащими в руках списки помещиков, стали по очереди выкликать проверяемых. Услышав свое имя, помещик выезжал вместе с холопами и предъявлял себя и свое снаряжение боярину, а дьяки записывали, все ли выставил государев ратник, что от него полагалось. Не вызванные еще – обратились в слух, пытаясь по обрывкам долетающих до них фраз определить, строги ли проверяющие бояре и нельзя ли их разжалобить.

      – Гляди-ка, Федор, – скрипнул зубами дядька Ефим, – вон красуется сосед наш Телятевский: и сам оборужен справно, и холопов привел вдвое от положенного. А вот в ополчении я его что-то не упомню – всю Смуту дома просидел; и всегда так: как смотр, так он из первых, а как поход или еще что, так вечно или больным скажется, или еще чего удумает! Поклонится, аспид, полковому боярину поминком справным – тут его служба и кончилась. Мнится мне, что вели ему боярин саблю достать – так не сможет, ибо приржавела!

      После Телятевского выкликнули какого-то убогого боярского сына на худой крестьянской лошадке, бездоспешного и с рогатиной. Хотя из-за дальнего расстояния слов его не было слышно, сразу стало понятно, что помещик жалуется на скудость и разорение, униженно кланяясь при этом.

      – Вот еще чучело! – сплюнул Ефим, – оно, конечно, всякое бывает, но до такого разора дойти – это еще постараться надо! К тому же помещиков на смотр не всех зараз вызывают, так что можно было хоть у соседей или родни сброю занять, чтобы показать себя. А там, может, война или поход какой – глядишь, и разживешься.

      Тут пришел черед дядьки Ефима, и