Конец Смуты. Иван Оченков

протокола начинаются либо словами об оскудении веры, либо с краткого экскурса во времена Владимира Святого. Но затем я свернул к тому, что господу было бы явно более угодно, если бы православные службы справлял не местоблюститель, а патриарх.

      – Так в плену патриарх, – насторожился боярин Шереметьев.

      – Это давно ли митрополит Ростовский патриархом стал? – усмехнулся Мстиславский.

      Вопрос был с подвохом: патриархом Филарета провозгласил Тушинский вор, когда был еще жив прошлый патриарх Гермоген. Но Федора Ивановича (полного тезку Мстиславского) так просто было не смутить.

      – Покойный патриарх Гермоген, упокой господи его душу, на митрополита Филарета никакой хулы и опалы не возложил за его Тушинское пленение.

      – Вот что, бояре, и вы, лучшие люди: поелику, когда патриарха Гермогена злым обычаем уморили гладом поляки, митрополит Филарет был в плену, то патриарха у нас нет. Ибо нельзя того допустить, чтобы католики нам патриархов устанавливали. Так что велю вам обдумать, стоит ли устроить выборы патриарха сейчас, или же обойтись покуда без патриаршего благословения.

      Дальнейшие препирательства проходили уже без меня. Потому как на большом пустыре за Пушкарской слободой уже ждали меня новодельные, как их называл старик Чохов, пушки. Три из них стояли просто на деревянных колодах, или «собаках», накрепко привязанные к ним к ним толстыми веревками. Эти предназначались для испытания на прочность. Четвертая была уже на полевом лафете, который так же следовало испытать, как и само орудие. Подле орудия с лафетом были выстроены подчиненные Анисима, некоторых из них начинали служить мне еще в Швеции. Подле прочих толпились мастера во главе с самим Чоховым. Увидев меня, и те и другие повалились в ноги. (Первое время этот обычай меня бесил, потом стал привыкать). Приказав подняться, командую начать испытания. Для начала пушки проверяют обычным зарядом, затем полуторным и, наконец, двойным. Когда все пушки с честью выдерживают испытание, я подхожу к ним и придирчиво осматриваю. Анисим подает мне нечто вроде калибра или лекала, и я проверяю канал ствола. Придраться не к чему, все пушки абсолютно одинаковы по размерам. Довольно улыбнувшись, киваю дьяку, и тот зачитывает указ о награждении мастеров. Каждый получает сверх жалования по рублю и по отрезу сукна. Чохову как руководителю полагается соответственно три рубля, сукно и еще лисья шапка. Старик растроган, но все равно ворчит про себя, что таковую награду за столь малое дело получать не приучен. На что я усмехаюсь и велю Пушкареву показать, что можно делать пушкой на лафете. Тот командует, и шестеро пушкарей начинают катать пушку по укатанному снегу. Потом заряжают и, выпалив, катят в иное место.

      – Видал, старинушка, – показываю я Чохову на их упражнения, – а если по полю так?

      Тот озадаченно чешет макушку: как видно, идея, что артиллерия может быть подвижной, не приходила ему еще в голову. Пушкарям тоже объявляется награда, после чего я, приказав отправить возок в кремль, вскакиваю на лошадь и еду смотреть на постройку терема для Михальского. Его самого я, как