Котёнок. Владарг Дельсат

значит «попрощаться»? – спрашиваю его.

      – Я умер, малышка, – объясняет он мне. – Человек внезапно смертен, вот и я так же – просто упал, и все.

      – Папочка! – моментально поверив, тянусь я к нему.

      Это объясняет все – почему его нет, почему баба Зина будто плакать хочет и врёт мне о том, что это были за люди, которые приходили. Именно поэтому я понимаю – всё правда, а папа просит меня простить его за то, что оставляет меня одну, он просит, а я плачу, обнимая его в последний раз. Я понимаю – это самый последний раз и папы больше не будет, поэтому обнимаю, чтобы запомнить навсегда.

      – Прости, малышка… – в сотый раз повторяет папа, начиная становиться полупрозрачным.

      – Нет! Нет! Папочка! – кричу я, цепляясь за него.

      Я цепляюсь за папу, не понимая, зачем мне жить, если его нет. Не хочу его отпускать, хочу с ним, так сильно хочу, что даже боль в груди игнорирую, чтобы быть с ним. Но тут что-то случается, меня бьют током, раз, другой, третий, дорога становится призрачной, а папа вовсе исчезает, и я вою от невыразимой боли.

      ***

      Я открываю глаза, понимая – жизнь закончилась. Слева негромко пиликает кардиомонитор, отсчитывая последние дни моей жизни, потому что жизнь стала бессмысленной. Папы нет, а меня из больницы отправили в хоспис. Это место, где умирают в полном одиночестве. Я не очень хорошо поняла, что именно произошло, но нянечка мне рассказала.

      Мама моя, которая и засунула меня в это место, решила забрать папину квартиру. Для этого меня в хоспис, а она сама принялась выкидывать вещи. И мои тоже. Баба Зина хотела остановить её, но, видимо, не вышло. Теперь баба Зина не может ко мне прийти почему-то, я не поняла почему, «мама» уже вроде бы в тюрьме. Тоже непонятно почему.

      Мой планшет она разбила, так что писать мне больше не на чем, вот и останется моя сказка недописанной. Зато есть телевизор с глупыми фильмами, смотреть которые мне не хочется, но меня никто не спрашивает. Меня больше совсем никто ни о чем не спрашивает, только иногда вывозят на улицу, чтобы я могла увидеть, как живут другие. Хорошо живут, ходят, играют, заботы какие-то у них, только мне это уже неважно. Всё чаще становится холодно, всё чаще на меня наступает тьма, всё чаще я чувствую, что меня тут ничто не держит. Мать моя, не к ночи будь помянута, успела заплатить за то, чтобы у меня не было совсем ничего и никого, даже папину фотографию отобрали.

      Я понимаю, конечно, все ждут, когда я наконец… освобожу койку, а я всё живу и живу. Не знаю, правда, как долго живу, я не считаю дни, мне это просто незачем. Вот и сейчас меня вывезли к самой ограде и оставили так. Теперь буду несколько часов просто смотреть на других, пока обо мне наконец не вспомнят.

      – Привет! – слышу я тихий голос. – Ты живая?

      – Пока да… – отвечаю я, контролируя дыхание. – Привет…

      – Здорово! Меня Танькой зовут, – представляется девочка, вылезая из кустов. – Я пока здесь попрячусь, хорошо?

      – Прячься