Закон о детях. Иэн Макьюэн

ей боль, и его это не волнует – вот что новое. Он всегда был добрым, верным и добрым, а доброта, как подтверждалось ежедневно в Отделении по делам семьи, была существенным человеческим качеством. Фиона обладала правом отобрать ребенка у недоброго родителя – и иногда отбирала. Но себя отнять от недоброго мужа? Когда она слаба и несчастна? Где судья, ее заступник?

      Ей не нравилась в людях жалость к себе, и она себе этого не позволит. Она в третий раз налила себе виски. Налила символически, добавила воды побольше и опять легла. Да, такой разговор стоило бы записать. Важно запомнить его, точно оценить размер обиды. Когда она пригрозила разводом, если он настоит на своем, он только повторил свои слова – что он ее любит, всегда будет любить, что нет другой жизни, кроме этой, что его неудовлетворенные сексуальные потребности делают его несчастным, и теперь это последний шанс для него, он хочет им воспользоваться, не скрывая от нее, и, надеется, с ее согласия. Он с ней откровенен. Он мог бы сделать это «за ее спиной». За ее худой, непреклонной спиной.

      – О, это порядочно с твоей стороны, Джек, – тихо сказала она.

      – Ну в самом деле… – он не закончил.

      Она подумала, что сейчас он скажет: у нас уже началось, – и не в силах была бы это услышать. Да и нужды в этом не было. Все было ясно. Хорошенькая женщина-статистик рассчитывает на то, что вряд ли муж вернется к озлобленной жене. Фиона мысленно видела все это: солнечное утро, незнакомая ванная комната, Джек, еще довольно мускулистый, нетерпеливо, как бывало, стягивает через голову полотняную рубашку, бросает в направлении корзины с грязным бельем, и рубашка, зацепившись только рукавом, сползает на пол. Конец. Это произойдет – с ее согласия или без.

      – Ответ: нет. – Она произнесла это с повышением голоса, как строгая учительница. И добавила: – Какого еще ответа ты ожидал?

      Она ощущала бессилие и хотела закончить разговор. К завтрашнему утру надо было отредактировать постановление суда для публикации в «Фэмили лоу рипортс». Решение о судьбе двух еврейских школьниц она уже вынесла в суде, но текст надо было пригладить, отдав должное благочестию семьи, чтобы не было повода для апелляции. Летний дождь стучал в окна; издали, из-за Грейз-инн-сквер, доносилось шипение шин по мокрому асфальту. Он уйдет от нее, а мир будет жить, как жил.

      Лицо у него было жестким, он пожал плечами и пошел из комнаты. Она смотрела на его спину все с тем же холодным ужасом. Она бы окликнула его, но боялась, что он не обернется. И что она могла сказать? Обними меня, поцелуй, и будь по-твоему. Она услышала его шаги в коридоре, громко закрылась дверь их спальни, и в квартире повисла тишина; тишина, только дождь, не прекращавшийся месяц.

* * *

      Сначала факты. Оба супруга – из ортодоксальной общины харедим на севере Лондона. Бернстайнов поженили родители, возражений не предполагалось. Поженили, но не насильно, с редким единодушием утверждали супруги. Прошло тринадцать лет, и сохранить брак стало невозможно – к такому выводу пришли и посредник, и социальный работник, и судья. Супруги расстались. Не