Закон о детях. Иэн Макьюэн

к суду, стараясь не думать. В одной руке она несла портфель, в другой – раскрытый зонт. Свет был уныло зеленый, городской воздух холодил щеки. Она вошла через главную арку и, не желая вступать в пустячный разговор, только кивнула дружелюбному швейцару Джону. Она надеялась, что неприятности не очень отразились на ней внешне. Чтобы отвлечься, она стала мысленно играть сочинение, которое знала на память. Сквозь шум часа пик она слышала идеальную себя, пианистку, какой не суждено ей было стать, – безупречно исполняющую вторую партиту Баха.

      Лето выдалось дождливое, городские деревья как будто разбухли, их вершины раздались, тротуары отмылись, машины в автосалоне на Хай-Холборн стояли чистенькие. Последний раз, когда она смотрела на Темзу, был прилив, река тоже вздулась, стала темно-коричневой, мрачная и мятежная, она всползала на опоры мостов, готовясь хлынуть на город. Но все спешили по своим делам, ворча, промокшие, но решительные. Струйное течение в верхней атмосфере нарушилось, отклонилось к югу и не пускает летнее тепло с Азорских островов, а засасывает морозный воздух с севера. Техногенные изменения климата, возмущение атмосферы из-за тающих океанских льдов, необычная солнечная активность, в которой никто не виноват, или непостоянство природы, ее древние ритмы – что-то из этого сказалось на планете. Или и то, и другое, и третье. Но что толку от объяснений и теорий в такой ранний час? Фионе и всему Лондону надо было на работу.

      Когда она переходила Хай-Холборн к Чансери-лейн, дождь усилился и стал косым от вдруг подувшего холодного ветра. Потемнело, ледяные капли стучали по ее ногам, люди шли мимо, торопливо, молча, погруженные в себя. Потоком ехали машины по Хай-Холборн, шумно, напористо, безразличные к погоде; асфальт блестел в свете их фар, а у нее в голове снова звучало вступление, величественное адажио во французском стиле со смутным обещанием джаза в увеличенных аккордах. Но избавления не было: музыка тут же вернула ее к Джеку, потому что она выучила ее в подарок ему на день рождения, в апреле. Сумерки на площади, оба только что с работы, горят настольные лампы, у него бокал шампанского в руке, ее бокал на рояле, и она играет то, что терпеливо разучивала последние недели. После – его благодарные и радостные восклицания, слегка преувеличенное изумление перед ее памятью, их долгий поцелуй в конце, ее поздравление тихим голосом, его увлажнившиеся глаза, звон хрустальных бокалов.

      Так заработал механизм жалости к себе, и она беспомощно стала вспоминать, как и чем его ублажала. Список был болезненно длинный – сюрпризом приглашения в оперу, поездки в Париж и Дубровник, в Вену и в Триест, Кит Джарретт в Риме (Джек, не ожидавший этого, попросил собрать маленький чемодан и с паспортом ждать его прямо с работы в аэропорту), ковбойские сапоги тисненой кожи, фляжка с гравировкой и – в честь проснувшейся у него страсти к геологии – геологический молоток девятнадцатого века в кожаном чехле. Чтобы порадовать его второе отрочество в пятьдесят лет – труба, когда-то принадлежавшая Гаю Баркеру. Эти приношения были лишь долей