Эхо старых книг. Барбара Дэвис

за нервным смешком.

      – Ну если я Белль, то как же звать вас? Хемингуэй, наверное? Или Хеми?

      – Мне все равно. Главное, зовите.

      Отвожу взгляд. Ты флиртуешь со мной, и мне это нравится. Возможно, даже чересчур. Делаю шаг назад, но твоя рука легонько касается моей.

      – Не уходите. Пожалуйста.

      – Зачем вы приехали? – спрашиваю я прямо. – Чего вы хотите?

      – Я же сказал – чтобы поговорить. Я думал, нам удастся поболтать во время езды, но можно обойтись и без лошадей.

      Ты идешь обратно к открытым дверям конюшни, берешь там пару деревянных табуретов, ставишь их возле дверного проема. Я с раздражением наблюдаю, как ты вешаешь шляпу на ближайший гвоздь, садишься на один из табуретов и ждешь – с видом мужчины, привыкшего добиваться своего. Вопреки здравому смыслу я сажусь рядом.

      Ливень усилился, и вокруг нас будто задернули плотный серый занавес. Только ты, я и шум дождя по крыше. Все мои чувства вдруг обострились, каждый нерв напряжен.

      Ты улыбаешься, пытаясь меня обезоружить.

      – О чем будем говорить?

      Я смахиваю с рукава воображаемую ворсинку.

      – Вы сами предложили, вот и задавайте первый вопрос.

      – Хорошо. Расскажите мне о своем детстве.

      Я озадаченно моргаю.

      – О детстве?

      – Хочу узнать про вас все. Вы заплетали волосы в косички? Кто был вашим первым мальчиком? Вам нравилось в школе?

      – Кос не было, – отвечаю я, хотя понятия не имею, почему тебя это волнует. – И имени первого мальчика я не помню. А вот школу я терпеть не могла. Хотя нет, не саму школу. Мне не нравились девочки из моего класса. Как и директриса, миссис Кавано, которая меня невзлюбила за то, что я задавала слишком много вопросов и выводила каракули во время уроков.

      – Каракули?

      – На полях в школьной тетрадке.

      – Писали имя своего мальчика?

      – Стихи, – отвечаю я коротко.

      – Вы сочиняете стихи?

      Ты заметно удивлен. Да я и сама удивилась. Много лет не вспоминала о тех глупых стихах, которые сейчас вдруг пришли мне на ум.

      – Все девочки так делают. Пишут дурацкие стишки о своих чувствах.

      – Любовные поэмы?

      Смеюсь, но сразу останавливаю себя, чтобы ты не принял мой смех за флирт.

      – Что я могла тогда знать о любви? Нет, я писала всякую чушь. Чепуху о птице в клетке, которая мечтает вырваться на волю, взмыть в небо над городом и улететь далеко-далеко. Еще одно о том, как заблудилась в лабиринте из кустарника. Живая изгородь росла все выше и выше, и я не могла найти выхода.

      – Глубокая вещь.

      – Это был вздор, как говорят по вашу сторону океана. Но в то время я обожала поэзию. Читала все, что попадалось под руку, иногда – неприличное для девушки моего возраста. Я была убеждена, что, когда вырасту, стану Элизабет Барретт Браунинг.

      Ты так пристально рассматриваешь мое лицо, словно что-то в нем ищешь.

      – И когда вы собирались мне об этом рассказать?

      Вопрос кажется