Скоморошины. Сборник

старым – сто четвертей.

      – Фу, черт, где ты этаких баб понабрал?

      – Помилуйте, баринушка, все ваши.

      – Куда ж мы их девать будем?

      – Не знаю, баринушка, если их продать – срам и в люди показать, а если их похоронить, то их и живых земля не примет.

      – Дурак мужик! Ежели их продавать да хоронить, легче их переварить.

      – Да это, баринушка, хорошо. Они будут молодые.

      – Нет ли у тебя какого дохтура?

      – Есть, баринушка. (Кричит.) Кори, кори, ходи сюды! Я тебе работушку найшел.

      Входит врачель, господин спужался его.

      – Фу, да ты черт!

      – Нет, я не черт, я есть врачель Больфидар, а лечебный мой дар известен. Известен я по всему граду, куда вступлю во двор, где немочных собор, всем подам отраду: у кого порча иль чума, иль кто сойдет с ума – всем здравие даю <…> и смерть у меня трепещет.

      – Когда ты так говоришь, должно быть, ты мне баб переваришь.

      – Это дело мое, барин. Кричи приказчика, пусть зовет баб.

      – Приказчик!

      – Что ты, барин, грош даешь в ящик?

      – Зови ко мне старух!

      – Брат Филат, веди баб к баринушке.

      Филат (говоритбабам). Смотрите, старушонки, отвечайте и кланяйтесь ему.

      – Как его, бае, зовут?

      – Иван Панкратьевич.

      Бабы идут, сами плачут и барину кланяются:

      – Иван Панкратьевич, батюшка, живы души на эфтой стуже!

      – Да ничего, бабушки, здорово, здорово! У! Какие старые! Ну вот, бабушки, воля теперь вышла: я прежде вас переварю, потом на волю отпущу. Веди их, приказчик, на фабрику к врачелю!

      Бабы воют:

      – Милые мои детушки, и-о-х, и-о-х, и-о-х! Срам людской, позор позорской… и-о-х! (Нетак плачут, как воют.)

      – Приказчик!

      Приказчик (плакамши):

      – Чего изволишь, баринушка?

      – Скоро ль будут бабы готовы? <…>

      Барин, не дождавшись, идет на фабрику, баб кладет врачель в котлы.

      – Хо, хо, хо! Огни горят, котлы кипят, тут ихния души варят. Много ль возьмешься в сутки переварить?

      – Одну дюжину, барин.

      – А – из дюжины?

      – Полторы бабы! Да вот, столько ль не варил, да мало секрету положил: выварил одну Бабу-Ягу. Принимай, барин!

      Барин спужался:

      – Это черт!

      – Нет, барин, баба твоя!

      – Когда баба моя, сыграйте нам что-нибудь.

      Ванька-Барсук играет. Чиж поет:

      Как у наших у ворот

      Стоял Мартын – кривой рот…

      Барин с Бабой-Ягой пляшут, Яга тащит его в преисподнюю.

      За этой сценой следует ряд других: цыгане поют песни и пляшут; проходят похороны «Фельдмаршала Гибенского-Заболканского Ивана Федоровича Ериеванского, капитана Гребенкина». Гребенкин вместе с женою своей патриархально лет тридцать комадовали торопецкою инвалидною командою; оба несколько лет уже покойны, но комедчики, «спуская» их похороны, подшучивают над обоими. Далее идут попы, служат молебен «закатистый» и поют пьяную песню. В новой сценке выходит Ванька-Барсук (живой – за простыней, играет на скрипице, а это бумажный Ванька) пляшет и поет. Далее: Нищий с сумой