Сны брошенного дома. Сергей Гриненко

Но никому и в голову не приходила мысль о том, что дом действительно был живой, такой же живой, как любой из окруживших его в тот день людей.

      Дом терпеливо ждал, когда последняя подогнанная доска погрузит помещение в почти непроницаемый мрак. Дом ждал, когда начнут расходиться пришедшие поглазеть на него люди. И горожане, постояв еще немного под дождем, действительно стали расходиться – не спеша, группами, тихо и почтительно о чем-то переговариваясь или же в торжественном молчании, подобающем похоронам. Каждый из них думал о чем-то своем. Но не было ни одного человека, не испытывавшего странной тоски, какая сковывает сердце, когда ты прощаешься с кем-нибудь навсегда.

      И вот, когда последняя горстка людей тронулась прочь, бросая через плечо прощальные взгляды на страшный, искореженный погромом, временем и пожаром особняк, на чердаке раздался медленный, осторожный скрип. Этот скрип, как и звук чего-то тяжело и весомо ухнувшего за дверью, долетел едва уловимо до замыкавшего шествие Вильяма Скрола, но он списал это на обман слуха, игру воображения и мерное дыхание прибоя.

      А дом, впервые за долгое время получивший возможность действительно полного уединения, не боясь более выдать себя, медленно разминал затекшие свои суставы. Лианы и вьюны ринулись к уцелевшим в огне металлическим остовам дверей и обвили дверные ручки гордиевыми узлами. Остатки деревянного пола в мастерской вибрировали и скрипели, выплевывая притягивавшие его к мощным дубовым лагам гвозди. Раздвигая освобожденные доски, снизу поднимались и становились в человеческий рост прекрасные фантастические цветы, рожденные некогда писательским воображением Эндрю Уоррена.

      Да, наконец-то дом получил возможность жить, жить по-настоящему, свободно и ни от кого не таясь! Какое ему теперь дело до «толстокожих», не видящих чуда у себя под носом людей?! Какое дело до глупых сплетен, которые о нем сочинили горожане, наградив его, дом романтика, статусом «гиблого места»?!

      Он был создан воображением своего хозяина, наполнен им, наделен трепетной душой и населен прекрасными образами, задуманными некогда здесь Эндрю Уорреном. Да, образы и сюжеты эти так и не успели лечь на бумагу, но обитали здесь, как младенец в утробе матери.

      Что уж поделать, если что-то, однажды родившееся в сердце художника, уже никогда не умирает, обреченное, таясь от занятых жизнью материи людей, довольствоваться ролью призрака, видения, фантома?

      Что делать теперь ему, живому дому, не виноватому ни в том, что его создали таким, ни во всей той мерзости, которую учинили в нем люди, оставив его сиротой?

      Покачивая венчиками вставших из пола фантастических исполинских цветов, источавших нездешний, дурманящий аромат, дом погружался в первый мирный после такого долгого перерыва, и оттого такой желанный, сон.

      Спи же, дом Уоррена, ты заслужил свой покой!

      Странник.

      Люк Брийе был уличным