След на мокром асфальте. Валерий Шарапов

присмотрелся.

      Тихонов, значит. Фамилия его была известна еще до войны. Летчик, комбриг, участвовал в испытаниях предсерийных штурмовиков Ил‐2. Везде успевал: и избраться в депутаты, и работать испытателем, и главным инспектором, и поруководить летно-испытательной службой авиационной промышленности. Отправился на фронт, и на его счету было уже одиннадцать вылетов тогда, когда его отозвали. Он был нужен для работы над новыми штурмовиками. В декабре 1944 года Тихонов был осужден военным трибуналом за нарушение режима секретности и уволен из армии. Интересно, знает ли Вера, кто ей стаканчик подносит? Хотя дамочкам на это плевать.

      Освобожден, значит. И, судя по тому, что живет тут, в поселке Летчик-испытатель, он восстановлен во всех правах. Теперь выясняется, что и женат, хотя не особо похож на счастливого супруга. Хотя он и на летчика не тянет – сутуловатый, худощавый, лицо как у утомленного жизнью высоколобого профессора, глаза, точно у старой дворняги, умные, под набрякшими веками, и углы рта уже висят, как шнурки.

      – Значит, из поселка товарищ? На какой даче он живет?

      – Работать надо с населением, а не варежкой торговать, – по-свойски нахамил Остапчук, – но, по правде говоря, и дачку ему недавно выделили.

      – Который дом? – поинтересовался Сорокин.

      – Угол Пилотной и Нестеровской, дом три. Дача, которая долго пустой стояла. Вот теперь эта заноза там и хозяйничает… – и, поколебавшись, твердо добавил: – Дура. А еще очки надела. Точь-в-точь как эта трибуна – прилично смотрится только потому, что вся разряженная, а внутри – дрянь всякая, наспех сколоченная.

      – Да ты философ! Люди недавно здесь проживают, а ты уж так проник в суть вещей, – усмехнулся капитан.

      Саныч насупился, но от своего не отступил:

      – Непорядочная женщина. Муж с утра отбывает – замечу, на служебной машине, а она шасть в их личную «Победу» – и ну кататься по поселку, курей давить. Сама сова совой, конца клюва своего не видит. Небось и треснет для храбрости.

      – Что же муж? – поинтересовался Акимов.

      – Ты-то больно жене возражаешь?

      – Я муж ответственного работника. А она – жена ответственного работника, к тому же он и старше. Сделал бы внушение, ключи отобрал.

      – Что ты! Такую сирену врубит – он только уши зажимает. Не то слово. Нашел себе на старости лет нарост на бок.

      Сорокин заметил:

      – Иван Саныч, не глубоковато ты влез в чужую семью? Все-таки личное дело, не твое.

      – Вот как она по новой этой дороге носиться будет – станет и наше.

      – Насолила она тебе, – посочувствовал Акимов, – и когда успела? Где вы с ней могли встретиться да поссориться?

      – Где, где! Соображать надо. С молочницей полается, почтальонше нагрубит, а они все ко мне, жаловаться. Сплетней нанесут сто бочек – потому-то и в курсе, что у них да как.

      Сорокин напомнил:

      – Между прочим, товарищ сержант, если б не было бытовых конфликтов, в том числе семейных, то на что мы с вами были бы нужны.

      – И без них работы много, –