Мачо не плачут. Илья Стогоff

детстве я терпеть не мог гречневую кашу с молоком. В детском саду меня как-то даже вырвало от одного ее вида.

      Мы молчали. Поезд не двигался. Потом в вагоне неожиданно погас свет.

      – Оп-па!

      – Что это такое?

      – Может, чего случилось?

      Я встал и заглянул в окно в конце вагона. Свет погас во всем составе, не только у нас. Повисла странная тишина.

      – Что за херня?

      – Непонятно.

      В темноте кто-то шепотом обсуждал, не пора ли воспользоваться экстренной связью с машинистом? Меня, если честно, больше интересовало, нельзя ли под эту лавочку прямо в вагоне покурить?

      – Идет. Там кто-то идет.

      Дверь в дальнем конце вагона открылась. Внутрь шагнул милиционер.

      – Проходите! Все двигаемся через первые вагоны!

      – Куда проходить? Что случилось?

      На ходу расталкивая спящих, милиционер прошагал через вагон и начал ковыряться в замочной скважине.

      – По туннелю, что ли, пойдем? Вот это да!

      Мы прошли насквозь несколько вагонов. Становилось светлее. В головном вагоне двери были открыты. Снаружи начиналась станция «Владимирская». Пригибая голову, будто боясь удариться, пассажиры выходили на платформу.

      Первое, что я увидел, был лежащий на платформе мужской ботинок. Из его развороченного нутра торчало что-то лохматое. Дальше платформа была усыпана мелко дробленым стеклом. Оно хрустело под ногами. Я прошел к началу состава и заглянул в кабину. Внутри сидел машинист. Он смотрел перед собой стеклянными глазами. На пульте подкладкой вверх лежала его фуражка. У машиниста было серое мокрое лицо. Пол в кабине был густо усыпан стеклом.

      Из вагона выходили пассажиры. Скоро на платформе стало тесновато. С ее дальнего конца прибежал еще один милиционер. Машинист не менял позы. Его бил озноб.

      – Вон он!

      Все забубнили и столпились у середины головного вагона. Сологуб плечом раздвинул толпу. Он долго смотрел в просвет между платформой и вагоном, потом вернулся ко мне.

      – Сходи посмотри.

      Уткнувшись лицом в грязные шпалы, под вагоном лежал человек. Почему-то голый выше пояса. Из-под брючного ремня торчала полоска светлых трусов. Вдоль позвоночника кожа была несколько раз разорвана. У меня над ухом сопел толстый дядька в шляпе и очках. Он сдвинулся от края платформы, сказал: «Фу! Гадость!» – и отошел. На его место встали молодой человек с девушкой. Они плотно прижимались друг к другу. Девушка покусывала губы и смотрела широко открытыми глазами.

      Подскочил Сологуб:

      – У тебя удостоверение «ПРЕССА» есть?

      – Есть.

      – А диктофон?

      – Диктофона нет.

      – Фигня! Записывай ручкой. Старайся четко выяснить должность и фамилию. По коням! Ты бери на себя ментов, а я поговорю с машинистами. Блядь! Почему у нас нет с собой фотографа? Давай, давай!

      Я порылся в карманах и пошел искать милиционера. Чистого листа бумаги не было. Данные я решил записывать на оборотной стороне старого факса. Увидев мое удостоверение, милиционер удивился.