Угол покоя. Уоллес Стегнер

пятно света, темное туловище, темные ноги, вагонетка – все исчезло. Вместо досок опять мокрый камень.

      – Вот была натура для вашего карандаша, – сказал Конрад Прагер.

      – Скорее для кисти Рембрандта.

      Ее сердце все еще испуганно стучало из‑за качнувшейся клети; нежданная встреча повергла ее в дрожь. Как будто в доме распахнулась ставня и на ужасный миг внутрь заглянуло дикое лицо, а затем вновь кануло в свою черноту. Жутко было подумать, что вся изрытая гора кишит такими людьми, как этот. Под ее ногами, когда она ходила наверху, под ее табуреткой и зонтиком, когда она рисовала, под верандой, когда она качала младенца, подобные ему существа махали кайлами, бурили скважины, гребли лопатами, толкали вагонетки, опускались в клетях еще глубже, чем она, пробирались ощупью по темным выработкам с муравьиной энергией. От этой мысли по рукам поползли мурашки; словно она вдруг обнаружила, что ее кровеносные сосуды полны крохотных, деловитых, видимых глазу вредителей.

      Еще одна дощатая стенка, еще один проход, на этот раз пустой, только с уходящими в глубину рельсами – с парой радиусов, вырезанных из темноты, исчезающих задолго до неведомого центра, к которому их протянули. Отверстие закрылось, они опускались глубже, клеть стонала. Желтоватый камень кончился, теперь пошли мокрые черные поверхности, дававшие зеленоватые отблески.

      – Тут начался серпентинит, – сказал Оливер Прагеру.

      Ниже, ниже. Воздух все больше давил. Стойкий запах креозота напомнил ей лечебную бензойную настойку, которой она дышала через трубочку.

      – Следующий уровень наш, – сказал Оливер. – Что‑нибудь не так?

      – Нет. О нет.

      Но она была рада, когда в стволе шахты открылся новый проход. Мистер Кендалл, наблюдавший, как поднимался пол, дернул за трос колокола, клеть содрогнулась и с лязгом остановилась. Стон умолк; слышен стал одинокий звук капающей воды. Когда Сюзан с помощью мужчин переступила из клети на неровный пол, Оливер чиркнул о свою одежду спичкой и зажег свечи ей, мистеру Прагеру и себе. Пятно света расширилось, и на сколько‑то вперед ей стал виден крепленый деревом штрек с игрушечными рельсами, сходившимися к невидимой точке, которая была то же самое, что полная чернота. По этому штреку они и пошли – Кендалл впереди, другие двое вели ее под локти. Неизбежно пришла мысль о Данте, Вергилии и Беатриче, а Трегонинг наверху был Хароном этого вертикального Стикса; но, подумав, как глупо эта мысль прозвучала бы, она ее вымарала. Затаскано, сказал бы, наверно, Оливер.

      Их тени взбирались по стенам, изгибались, пересекая бревна, растекались, складывались, пропадали, возникали. Кендалл и его тень затемняли то, что было впереди. Она уже промочила ноги, идти по шпалам было трудно, она скользила по мокрому дереву и подворачивала ступни на неровных камнях.

      Далеко еще? Как будто она спросила вслух, Оливер сказал:

      – Еще совсем немного. Прислушайся, может быть, мы их услышим.

      Они втроем остановились, но подошвы Кендалла продолжали стучать. Потом он тоже встал, его