За пределами трепета. Елена Гарбузова

начнут гнобить жертву под чутким руководством твоего гения, затем пресытятся и перекинутся друг на друга. Все это приведет их в разные углы комнаты. Каждый из малолетних говнюков заткнется в немом озлоблении, забьется в тихую нору своей собственной надутости, а тебе дышать станет легче. Нет дружного коллектива – нет крика, коварных происков против воспитателя, творческих перегибов детства.

      Случается, что ребенок бунтует не только во сне. Все попытки плеваться, сморкаться и ругаться скверными словами в ответ на твое единственно верное приказание должны немедленно пресекаться. Плюющего следует поставить в центре комнаты и позволить остальным детям плевать безнаказанно в его сторону, вдоволь и с чувством. Это убьет двух зайцев: сломает зарвавшуюся жертву и научит детей притеснять ближнего, что в свою очередь приведет к затаенному разобщению и тишине. Сморкание можно убить тем же безошибочным способом. Если же едва вылупившаяся вошь кидается бранной речью, наказание следует избрать следующее. Схватить скакалку, отстегать по голеням ног и, схватив за шиворот, вытащить сопротивляющегося вредителя к раковине. Там ему надо безжалостно промыть рот хозяйственным мылом. Система эта испытала себя неоднократно, и успех ее был закреплен бесчисленную сотню раз.

      И запомни на всю оставшуюся жизнь. Слабость рождает наглость. Жалость-инакомыслие. Гнев и сила действуют очищающим спасением.

      Страницы этого вымышленного блокнота, преломляясь в испуганном восприятии ребенка, практически отражали существовавшую реальность. Но не только муки губительного воспитания осложняли радость жизни. Садик выжигал свободу ее территории, мыслей, такого продуктивного и сладкого времени в одиночестве. Когда девочке хотелось погладить листья акации во время прогулки, ее руку незамедлительно одергивали и всовывали в потную влажность чужой ладони. Ходить наедине с собой воспрещалось. Неосторожные попытки расценивались, как желание досадить воспитателю, или служили явным доказательством повреждений психики. Лиля так желала ходить одна, иногда стремительно раскидывая руки, подобно птице, обнявшей летний ветер. Свобода ее рук была сразу же скована. Она хотела смеяться во всю силу своего счастья, когда крупными хлопьями падал первый, скрывающий грязные пороки земли снег. Рот незамедлительно закрывали. Разговаривать следовало шепотом, кроме минут шаблонного выступления в хоре на детских утренниках. И эти утренники, с фальшивым оскалом воспитательницы, умиляющимися родителями, не пытающимися копать глубже своего спокойствия, с отвратительным Дедом Морозом, пахнущим потом и дешевой помадой поварихи Люси, наводили только скуку и уныние.

      И даже туалет, самое интимное место на земле, был словно самая людная базарная площадь. Место, где человек считанные и бесценные минуты может побыть наедине со своими собственными мыслями, было безжалостно отравлено общественным