Игрок. Ставка на любовь. Марина Вуд

и снимаю с себя салфетку.

      Нет. Мне безумно нравится ее внимание. Но… из-за своей временной недееспособности я чувствую себя ущербным. Я не хочу, чтобы она жалела меня. Это унижает мое ЭГО. Мне бы ее сейчас в самый крутой ресторан сводить, или ночной клуб. А не это вот все…

      – А ты можешь есть сам? – ведет бровью. Она хочет еще что-то сказать, но не успевает. Потому как Степаныч перебивает ее своим рыком: «Алина! Зараза такая! Ты мне опять в сервиз насыпала?! Я же говорил, чтобы в железную миску… Бабка, твоя покойница, можно сказать, всю жизнь его берегла, а ты за неделю угробить решила.

      – И зря! –я вижу, как она со всей силы закусывает нижнюю губу.

      Не в тему, конечно, но мне хочется сделать то же самое с ее губками. И именно сейчас. А еще лучше сгрести ее в охапку и забрать от сюда. Желательно куда-то подальше. Можно на Мальдивы. Или на Сейшелы. Я даже на секунду представил ее в соломенной шляпе и черном купальнике, на фоне розового заката над океаном. Псих, короче. Нашел момент.

      – Что зря? – отзывается Иван Степаныч.

      – Берегла, говорю, зря! – дергается ее голос. – Есть надо из красивой посуды. А из той миски пусть твой Шарик ест.

      – Ты что? Мою миску псу отдала? – раздается в праведном гневе старик.

      – Еще позавчера. А ты только заметил? – вжимает голову в плечи, ожидая еще одного раската в свой адрес.

      – Ой-йой! Понаехали тут! Порядки она тут свои устанавливает…

      Стук. Бряк. Хлопок двери. Мы синхронно поворачиваем головы в сторону недвусмысленных звуков.

      – Проверять пошел, – облегчённо выдыхает девушка.

      – А ты, правда, собаке его миску отдала? – свой взгляд снова перевожу на Алину.

      – Нет. Я ее просто спрятала, – полуулыбка мелькает на ее лице. – Она такая страшная была. Старая. Погнутая. Как старуха Изергиль.

      – Странное сравнение.

      – Обычное, – подсовывается ближе, набирает ложкой суп и…

      – Не надо, – успеваю перехватить ее руку в этот момент и медленно скольжу пальцами вверх поглаживая нежную кожу.

      От чего Алина вздрагивает словно от удара током. Мне не совсем понятна ее реакция. Это должно было быть приятно.

      – Я сам, – опускаюсь вниз и забираю столовый прибор из ее рук. – Не хочу казаться беспомощным перед тобой.

      Несколько секунд она наблюдает за моей ладонью. Затем замирает. Я, черт знает почему, но сейчас боюсь дышать.

      – Я не считаю тебя беспомощным. Ты только больше не бери меня так за руку. Хорошо? – в глаза мне не смотрит.

      – Понял, – хотя, если честно, то я ничего не понял. Что я такого плохого сделал?

      – Алинка! А ну иди сюда! – дед кричит с порога так, что она практически подпрыгивает на стуле.

      – Чего? – повышает голос в ответ.

      – Я тебе в детстве язык перцем мазал, за вранье? Мазал. У меня и сейчас рука не вздрогнет. Ты зачем мне соврала? Я тебе что, шестнадцатка, так бегать?

      Алина сникает еще больше: «Дед, совесть имей. Что я такого сделала? Просто хочу,