Солдат и царь. том первый. Елена Крюкова

меня потеряли. И Пашка… тоже».

      Ольга и Татьяна вскочили. Обе уступали место. Ему, охраннику – великие княжны!

      В груди будто искра разгорелась; кишки заполыхали. Сел. Бессмысленно потянул со стола салфетку, злобно смял в грязных пальцах. Анастасия рядом. Косилась, как кошка на мышь, на мозоли на его пальцах – от винтовки.

      О чем говорить? Не о чем говорить.

      «Я для них грязь. Пыль. Они мне через голову смотрят. Хуже коняги, хуже быка я для них. Скотину хотя бы кормят, ублажают. Ласковое слово бормочут. Ну вот сел я. Молчат! И будут молчать».

      Сам не понимая, как это из него стало вырываться, плескать крыльями, вылетать, он хрипло запел:

      – Ой Самара городок, беспокойная я! Беспокойная я, успоко-о-ой ты-и ме-ня…

      «Вот вам. Вот. Вместо Рождественских тропарей ваших!»

      На Марию не смотрел. Будто она реяла где-то высоко, над потолком, над зимними ночными облаками.

      – Платок тонет и не тонет… потихонечку плывет! Милый любит ай не любит – только времячко ведет!

      «Ишь, сидят. Слушают. Да она бы, царица, мне б, если могла – по губам бы кулаком дала!»

      – Милый спрашивал любови! – Пел уже зло, с нажимом. Бил голосом, как молотком, по словам. – Я не знала, што сказать! Молода, любви не знала! Ну и…

      Мария встала. Он увидел это затылком.

      – Жалко отказать!

      Ухмыляясь, скалясь, вот теперь обернулся к ней. Глазами стегнул по ее глазам, по щекам. Синий от холода нос, а щечки-то горят.

      – Папа, можно, я угощу господина… товарища Лямина?

      Глаза поплыли вбок, хлестнули стол. Пальцы Марии скрючились и цапнули кусок ржаного. Она подала хлеб Михаилу, как милостыню.

      И он взял.

      Песню прервал.

      «Глупо все. Глупо».

      Елка топырила сизые лапы. Изо ртов вылетал пар. Михаил вонзил зубы в ржаной и стал жевать, ему самому показалось, с шумом, как конь – овес в торбе.

      Доел. И как шлея под хвост попала – опять запел.

      Губа поднималась, лезла вверх; осклабился, обнажил желтые от курева зубы.

      – А раньше я жила не знала, што такое кокушки! Пришло время – застучали кокушки по жопушке!

      Царица закрыла рот рукой. Будто бы ее сейчас вырвет. Дверь в другую комнату раскрылась, как крышка треснувшей шкатулки; вышел, ступая сонным гусем, цесаревич, настоящий, во плоти; обеими руками держал на плечах одеяло, как шкуру медведя; одеяло волочилось по полу, подметало мусор.

      Алексей глядел круглыми напуганными глазами. Так глядит из клетки говорящий попугай, не понимая, что лепечут странные страшные люди.

      – С Рождеством Христовым, мама, папа! Сестрички!

      – Кокушки… по жопушке… – тихо, все тише повторил Лямин. С черного хлеба он опьянел, и водки не надо.

      Анастасия ловко сунула руку под елку. Вытащила нечто. Он думал, это подарок, а это оказалась тарелка с гречневой кашей. И, о чудо, сверху каши лежало смешное, коричневое!

      Котлета, давясь от неприличного смеха, догадался он.

      Анастасия