Марафон нежеланий. Катерина Ханжина

день она что-то советовала, повязывала нам цветастые платки, разрисовывала футболки, резала и рвала джинсовые шорты, рылась в своих ларцах в поисках «тех самых сережек, которые завершат твой образ».

      В первые дни больше всего я общалась с ней – мы сошлись на любви к «Полуденной красавице» и «И Бог создал женщину». Она не стеснялась того, что ее коллекции одежды спонсировались двумя любовниками – молодым армянским продюсером и моложавым грузинским ресторатором. Тогда как я с каждым днем все больше жалела о том, что взяла Его деньги. Поэтому в последующие дни я старалась общаться с ней как можно реже – мне было страшно, что и я когда-нибудь смогу так легко принимать чужое спонсорство, как что-то само собой разумеющееся.

      Поэтому я не пошла на пляж, а осталась в саду в гамаке. Рита ушла вроде бы рисовать к обрыву. Лев сначала сидел в саду, поближе к туалету, а потом как-то незаметно исчез. Остальные, как я думала, тоже были на пляже.

      Я пыталась вспомнить, что же произошло ночью. Безуспешно, потому что все время в голове мелькала пугающая мысль – мне бы хотелось, чтобы девочки не уехали домой, чтобы с ними случилось что-то…

      Но что с ними могло произойти? Отравились алкоголем? Тогда бы отравились все. Утонули в море? Тогда бы вызвали полицию, их ведь никто не топил.

      Настя высказала все свои претензии Адаму, и он превратил ее в пятна на своей картине? Я мысленно посмеялась над тем, что хоть так она станет ближе к настоящему искусству, – естественно, я не думала, что могло случиться что-то подобное.

      А это идея! Обессмертить свое тело в картине! Когда я решу уйти из жизни, попрошу Адама об этом. Я вспомнила, как мы с Сашей смотрели документалку о парижских катакомбах, в которых сейчас шестьдесят миллионов скелетов работают фоном для селфи и ежедневно полируются ладошками туристов. Я жалела бедняг, которые теперь вечно будут терпеть унижение от пальцев какого-нибудь тупого толстяка в своих глазницах. А Саша сказал, что так они обрели бессмертие: какой-нибудь бедный горожанин, умерший от чумы, сгнил бы в земле, но теперь его черепушка или бедренная кость – часть истории Парижа, его достопримечательность.

      Я вернулась мыслями к Насте и Маше. Уехали ли они по своей воле? Или Адам выгнал их? После того вечера, когда он наедине поговорил с Машей, Настя каждым поступком открыто высказывала свою неприязнь. А вся проблема была в том, что они считали арт-резиденцию местом, где они будут слушать лекции о саморазвитии и купаться в море.

      Мы не очень много с ними общались. Все, что я знала о них, – они лучшие подруги с детства, вместе учились в университете, вместе работали на какой-то скучной офисной работе. Недавно уволились и решили попутешествовать несколько месяцев. Случайно увидели объявление о наборе в арт-резиденцию и решили попробовать, так как «по деньгам это выходило примерно так же, как три месяца бесцельно путешествовать». Именно так сухо они и рассказывали, точнее Настя, Маша почти все время молчала. Они не были ни писательницами, ни художницами. В первый вечер обе одинаково сказали, что ищут себя.

      «А как же творческое задание?» –