Шахматы. Андрей Дорофеев

меня просто впихнули в него без воли, пришло вдруг понимание.

      Врач внизу взял ребёнка за ноги («Изверг!»), ощутимо стукнул по попе незнамо зачем, а другой врач острым скальпелем перерезал пуповину. Рождение свершилось.

      Но Лиза снова почувствовала, что машина тянет её вглубь. Палата начала медленно удаляться, и Лиза почувствовала, что её втягивает по какой-то узкой трубе вверх, понимая при этом, что на самом деле тогда её по этой трубе спускали. Тошнота. На мгновение мелькнул город, всасывание ускорилось, и следующей картинкой Лизы было какое-то помещение, толком которое она не смогла разглядеть. Ворох картинок памяти замелькал перед глазами, словно перед Лизой пролистывали чужую жизнь, как тетрадь, очень быстро, одну страницу за другой. Перед глазами проскальзывали разряды молний, вызывающие конвульсивные дёрганья ее несуществующего тела.

      – Что со мной делают?.. – пришла мысль, – Я умираю…

      Лиза чувствовала сильную тошноту, её сознание почти угасло. Боли не было, но чувствовалось сильное отупение мысли и эмоций. Молнии проскальзывали сквозь Лизино сознание, нанося вред её памяти, которой она ещё не помнила. Ощущение было отвратительное, не сравнимое ни с чем на Земле, и при этом Лиза не могла убраться оттуда.

      В глубине сознания мелькнула мысль – убрать руки с зеркалец.

      Но сразу же другая – нет… Это надо пройти до конца. И снова – обработка в стиральной машине, тошнота, молнии, тупость, головокружение, выжигание того, что Лиза с недавнего времени начала считать собой.

      И в один момент это прекратилось. Лизу выбросило из круговорота картинок, она на мгновение увидела какую-то камеру с молниями уже по краям, а потом – чёткая картинка.

      Лиза стояла в окружении шестерых людей, направивших на неё странные орудия, похожие на детские пистолеты с раструбом в конце дула. Из раструбов лились разноцветные молнии, а Лиза…

      «Но я не Лиза». Чёткая память возвращалась. «Господи, как я мог так влипнуть, да еще в женское тело. Впрочем… Я сделал в нём не так мало, будем уважать. Так это была ловушка!»

      И в этот момент память, вся память веков свалилась на Ментора, как тяжёлый пятидесятикилограммовый мешок песка на голову. Это было слишком, слишком много сразу. Он глубоко вздохнул, глаза его закатились, руки упали с зеркалец, и неформальный правитель Леммингов, почти бездыханный, взмахнув тонкими слабыми руками и гривой волос, снова выпал из кресла на пол.

      Ролекс и Нильгано, следившие с дивана за процессом, вскочили и подбежали к Ментору. Они встали на колени около него, и Ролекс плеснул Ментору на лицо из стакана водой.

      Тот медленно очнулся. И мутный всё еще взгляд, которым он оглядел окружение, был уже не тот. В нём, даже в полуотключенном состоянии, светился разум, понимание и мудрость. Взгляд старый, но… молодой! Через пару секунд, кроме усталости и боли, в нём загорелся огонек энтузиазма – вечного спутника