Пионерская правда. Денис Николаевич Муравлёв

свысока́ – с колокольни Ивана Вели́кого! С самого́ Оста́нкино! Хоть на них сами́х и не плевать. Но всё равно́! Но не́ ты́! На тебя́ нам – ни мне́, ни Отцу твоему – не́ плевать в пе́рвую о́чередь! Извиняй, если чем не угодили, стрело́к ты наш, но ты́ нам доро́же. И богате́ть ты под и́х фла́гом то́же не будешь! Хоть и мо́г бы, глядя на тебя. Но мы́ с Отцом тебе этого сделать не дади́м.

      – Почему? – попробовал цепко вызнать он.

      – Потому что все позабу́дут та́м, где мы ока́жемся, – а ты будешь те́м, кто будет до́лжен помнить и бу́дет помнить, откуда хотя бы он са́м родом, из како́й страны́! И что́ это за Страна́! И понима́ть, куда́ нас всех занесёт. Или если не занесёт, то, по крайней мере, понесёт. Всё! Самолёт твой на ремо́нте! Так что отдыха́й! – торжественно, подобно сказочной Золотой Рыбке, махнув шлейфом чуть зашелестевшей длинной юбки своего праздничного платья, Она прошла мимо Главного Локатора всего Советского Союза, у которого осталось к Матери оччень много вопросов, и подлодкой ушла, возможно, и впрямь в кругосветку, но в этот вечер уж точно и всенепременно – в дальние воды Мирового океана комнаты взрослых, резко потянув на себя тонкими пальцами в нежно-розовом маникюре, словно штурвал, ручку двери в коридор, мгновенно осветивший Её стройную решительную фигуру, и, уверенно повернув во взрослую, бесшумно исчезла, даже не прикрыв за собой дверь детской, всё равно со скрипом захлопнувшуюся за Ней от потянувшего сквозняка, оставив наедине с самим собой и с собственными тщеславными милитаристскими грёзами одноногого Локатора, то ли всё кого-то ждавшего под свой воображаемый козырёк, то ли всё так и продолжавшего по инерции, или собственной инертности, ёжась и слепо озираясь в темноте, преданно-браво салютовать чему-то или кому-то неизвестному…

* * *

      Отец и сын сидели вдвоём в полуосвещённой кухне и были заняты разговором, воспринимавшимся им и раньше, и сейчас, – несмотря на всю теперешнюю мягкость Его голоса, – как предречение чего-то катастрофического, но тако́го, что́ он, по мнению Отца, в состоя́нии, а следовательно, непременно до́лжен будет преодолеть са́м. И обязательно преодоле́ет при правильном подходе, а сейча́с – получает только маленькие подсказки, которые, как он чувствовал, должны были быть правильно оценены, как конфетки в блестящей обёртке, которые ему предстояло, предварительно разобрав надпись на фантике, а при желании, необязательно принимая всё на веру, развернув его, затем самому же раскусить кондитерку и, если понравится, разгрызть, разжевать в пыль и так далее… Хотя речь шла всего лишь о домашнем задании по математике, а на повестке дня стоял, ни больше ни меньше, вопрос: «С какой скоростью должна двигаться собака, чтобы не слышать звон бьющейся об асфальт чугунной сковородки, которая привязана к её хвосту?» В доме были гости.

      На кухню вошла Мать и, всем своим женственным и загадочным видом потребовав Его внимания, с таинственной улыбкой Джоконды спросила вкрадчиво:

      – Любишь меня?

      Этот неожиданно заданный Ею Отцу